к.ф.н. Афанасьев Александр Иванович

Одесский национальный политехнический университет

к.ф.н. Василенко Ирина Леонидовна

Украинская национальная академия связи им. А. С. Попова

НАРРАТИВНЫЕ И НОМОЛОГИЧЕСКИЕ ОБЪЯСНЕНИЯ В ГУМАНИТАРИСТИКЕ

Анализ нарративного содержания гуманитарных теорий, особенно по поводу наличия законов как их объяснительных возможностей, является свидетельством продолжающихся споров о том, к чему ближе гуманитарные науки, в частности, история: к науке или к литературе и искусству. Если А. Данто, К. Хюбнер склоняются к первому, то Х. Уайт – ко второму, причем по разному оценивая нарративную природу гуманитарных объяснений. Вопрос чаще всего в том, что позволяет их считать научными, а что – литературными. Очевидно, что это наличие или отсутствие закона. В локальных нарративах наличие законов или законоподобных правил продемонстрировали Данто и Хюбнер. С метанарративами, о которых говорит Уайт, дело обстоит несколько сложнее. Уайт верно подметил, что убедительность метанарративу придает весь текст или тексты соответствующей теории и даже все учение как своеобразная метатеория. Однако и здесь нетрудно увидеть номологический след. Так, закономерно выглядит смена цивилизаций у А. Тойнби. Стремясь представить свои теории как научные, авторы подразумевают главный признак научности – законы. Таким законом в марксистской теории, например, был закон смены общественно-экономических формаций, который в терминологии Уайта был типичным метанарративом, в терминах Поппера – историцистским высказыванием, а в марксистском понимании – научным законом, будучи эмпирическим обобщением «Монблана фактов», как образно выразился Ленин. Между прочим, некоторым идеалам науки, по крайней мере, своего времени, марксистская концепция соответствовала, из-за чего долгое время слыла научной теорией. Другое дело, что последовательность исторических событий не может быть представлена в виде классических законов. Это – тенденции, имеющие вероятностную природу. Кроме того, тенденция может неожиданно прекратиться или смениться на противоположную. Все это удаляет такие виды гуманитарных объяснений, основанных на нарративах, метанарративах, тенденциях и пр, от классически номологичеких, что порой затрудняет их отнесение к классически научным. Но они могут соответствовать нестрогим, «смягченным» критериям научности и, оставаясь в сфере науки, возможно, окажутся полезными не только в роли мальчиков для битья, но и в роли «ищущих» строгости и точности. Тем более, что нарративы, метанарративы и другие компоненты теорий могут играть ключевую системообразующую роль. А системность – важное свойство теоретичности и научности.

Однако в гуманитаристике по-прежнему сильны позиции сторонников «особости» ее теорий, причем аргументов также набирается немало: от уникальности гуманитарных объектов и произвольности действий субъектов до невозможности или ограниченности применения точных методов. Из этого порой делают вывод, что законы, установленные в гуманитарных науках, если таковое возможно, принципиально иные по сравнению с естественнонаучными. М.И.Шапир настаивает, что объекты гуманитарных наук, в частности, тексты не могут подчиняться законам, подобным естественнонаучным, поскольку любой текст, созданный каким-либо автором по своему произволу, становится историческим событием, и если он не укладывается в рамки ранее сформулированного «гуманитарного» закона, то закон оказывается опровергнутым – в то время как сформулированные в естествознании законы природы единичными аномалиями не опровергаются. Из этого, в частности, следует, что вместо метода и точности гуманитарные науки должны, напротив, поощрять плодотворное применение воображения — то есть тот аспект восприятия мира, который и обеспечивает многоцветность мысленных образов и интенсивность чувств в качестве функционального эквивалента четко определенных законов и абстрактных теорий, требуемых наукой. В то же время гуманитарные науки должны опираться на акты суждения, на способность проводить различия и принимать решения, которые не могут быть основаны на «объективных» измерениях или на дедуктивных логических выводах. Если понять особый потенциал гуманитарных наук должным образом, то они будут ближе к понятию искусства (Art), чем к идее науки (Science).

Подтверждением такой позиции иногда считают успех книги знаменитого представителя микроистории К. Гинзбурга «Сыр и черви». К. Гинзбург не стремится выявить ни закономерности эпохи, ни типичность поведения исторических агентов, а просто на основании документов реконструирует мысли, чувства и поведение фриуланского мельника, жившего в шестнадцатом веке, судимого инквизицией и приговоренного к смерти.

Возникает законное сомнение в плане научности данного исторического описания, поскольку не выявляются ни законы, ни обобщения, не представляются ни классификации, ни типологизации. По этому поводу Гинзбург пишет, что выбрать в качестве объекта изучения только то, что повторяется, и поэтому поддается выстраиванию в серию или статистическую совокупность, изучаемую количественно, означает заплатить в познавательном смысле очень высокую цену.

Цена, как видим, оборачивается отказом от каких либо надежд на превращение гуманитарного знания в гуманитарные науки. То есть, можно констатировать, что очерчивается сфера гуманитаристики, сторонящаяся общенаучного сближения и настаивающая на «непохожести» гуманитарного знания. Что здесь преобладает: неустранимая специфика гуманитаристики или элементарное незнакомство гуманитариев с внегуманитарными методами исследования, а естественников с – гуманитарными подходами, обусловленное чрезмерной специализацией образования? В то же время, критиковать указанную книгу Гинзбурга или микроисторический подход в целом как ненаучные вряд ли было бы уместно. По-видимому, научность теорий следует понимать с учетом многих критериев, где наличие классических объясняющих законов не всегда является главным требованием.