К. культурологии Святогорова В.С.

Мордовский государственный университет, Россия

Миф как основа культурной политики

Как известно, миф становится спасением для человека, живущего в ситуации ускользающих ценностей. Можно выделить два основных истока развития и расцвета мифологической темы в республике: внутренние поиски интеллигенцией и народными мастерами архаических корней, утраченного; определенное подстегивание властей в виде проведения финно-угорских конгрессов, фестивалей и съездов мордовского и финно-угорских народов,

Национальные праздники и фестивали («Раськень Озкс», «Акша Келу», «Шумбрат, Мордовия!»), проводимые по указу главы Мордовии, да и все культурно-политические, преимущественно сопряженные с идеей единения всех финно-угорских народов и единения мордвы с народами Российского государства наглядно демонстрируют, с нашей точки зрения, идею национальной концептуализации пространства.

Апелляция к предкам лежит в основе двух национальных праздников, проводимых в Мордовии «Акша Келу» и «Раськень озкс». Народные праздники – средство этнической самоидентификации, формирования этноцентрированного самосознания (мышления). «Акша Келу» изначально возник как праздник землячества, всех, кто родился, жил и работал на Зубово-полянской земле. «Раськень озкс» это принципиальная попытка объединить всю эрзю, поэтому в ходе всех проводимых мероприятий сильно влияние делегаций из диаспоры. При анализе двух национальных праздников выявляются две основные тенденции: стремление к формированию общеэтнического единства (единству эрзянского рода вообще) и укрепление землячества. Здесь мы имеем дело с двумя весьма сходными, но не одинаковыми видами классификаций, характерных для мифологического мышления: в обоих случаях идея единения, собирание своих – инвариант групповой идентичности, выраженный разделением на «наши» – «не наши». Однако в первом случае речь идет об имманентно присущем архаическом восхождении к единому предку, во втором – единении здесь и сейчас. Возникающие при этом хронотопы имеют ярко выраженный приоритет хронологических либо топологических признаков.

Таким образом, национальные праздники имеют глубинную мифологическую составляющую, актуализируют прошлое, являясь своего рода катализатором культурной памяти. В тоже время сам ход обряда возвращает в  изначальное время. В сознании участников событий происходит замена исторического времени мифологическим, которое ценностно переживается и проживается в ходе обряда. Основной чертой мифопоэтического восприятия времени является «историческая инверсия», то есть убеждение в том, что все существенно важное, положительное возможно было только в прошлом. При этом происходит обогащение прошлого за счет будущего и настоящего, а общество сориентировано на сохранение «будущей памяти о прошлом» [2, с. 462]. В ряде случаев в националистически ориентированном сознании происходит историческая инверсия: идеализируется и мифологизируется первовремя, все последующие события воспринимаются как порча времени.

Главными целями фестиваля «Шумбрат, Мордовия!» являются сохранение национальных традиций народов Мордовии и  возрождение и развитие народных промыслов, ремесел, декоративно-прикладного творчества Республики Мордовия. Сохранение традиции должно пониматься не как консервация любой ценой архаических форм, а фиксация и популяризация динамично развивающегося народного творчества и изучение народной традиции именно в этом аспекте. Данный фестиваль – это опыт приобщения к прошлому, культурной традиции, ощущение этнического единства «в ситуации наиболее острого положительного переживания собственной идентичности» [4, с. 99]. Тяга людей к прошлому объясняется желанием приспособиться к переменам, адаптироваться, не поддаться убыстряющемуся влиянию времени, сохранить историческую культурную преемственность.

Но эти примеры являются важными иллюстрациями того, что в Республике Мордовия, как, впрочем, во многих регионах России, развивается архаизационный сценарий культурной стратегии, выступающий вариантом проективного мифотворчества. Происходит конструирование социальной реальности, создаются параметры нового вúдения времени и пространства, превращающие ее в мифологическую реальность и даже мифопоэтическую. Анализ механизма мифотворчества и структуры мифа позволяет исследовать существующие и конструируемые мифы современного общества. Мифы создают чувство природной естественности своего образа, за которым исчезает потребность поиска и сомнения. Мир, представленный в мифологическом концепте, не подлежит аксиологическому анализу; точнее сказать – этот анализ блокируется, поскольку происходит парализация ценностного отношения. Возникает образ финно-угорского единого человечества, которое выглядит неподвижным и вечно тождественным самому себе в жестком каркасе мифологического образа [1, с. 115]. В основании культурного кода целого народа – мордвы и если брать шире – всех финно-угорских народов обнаруживается идеал, обращенный в глубокое прошлое и представляющий собой образ изначального нераспавшегося синкрезиса, некий социальный, политический, культурный абсолют.

«Мифология,- как отмечает фило­соф В.М.Пивоев, - утратила позиции единственно верной карти­ны мира, но “механизм”, методология мифологического освоения мира проявляется в той или иной мере во всех формах общест­венного сознания, особенно в религии, искусстве, социаль­но-политической сфере» [7, с.40]. Та или иная общественная традиция, как правило, питается энергией мифа, ее обосновывающего. Тысячелетие единения с народами Российского государства, проведение чемпионата мира, проведение фестиваля финно-угорского юмора, финно-угорская юридическая антропология – любые социокультурные явления окружены ореолом мифологического пафоса. Их успех обеспечивается хранящимися в сознании архетипами и мифологическими образами, а также в стремлении к празднику и чуду, что очень метко названо философом М. Мамардашвили потребностью «в фольклорной звонкости бытия» [5, с. 78].

Архаизация мышления проявляется и в использовании древних культовых объектов вне ритуала. Хотя в ходе национального праздника «Раськень Озкс« ( «Всеэрзянское моление») место нахождения Пазонь штатола (букв. – свечи Бога) является центром проведения моления, центром сакрального пространства, имеет максимальную ценность, момент зажжения является кульминацией праздника. Однако на сценических площадках Мордовии стало модным проводить различные манипуляции со штатолом. Такая новация, с нашей точки зрения, является недопустимой и искажающей самый смысл данного культового объекта. Здесь уместно вспомнить и напомнить авторам сценических опусов воспоминания М.Е. Евсевьева о том, с каким трудом ему удалось сфотографировать штатол, и как сложно было исследователю попасть на обряды с ним. Можно констатировать факт опошления массовой культурой, подаваемой под этническим соусом, культурной памяти, точнее – памяти предков. Ибо родовая свеча в представлениях мордвы играла роль сакрального символа, объединяющего род в единое целое, и применялась в ходе родового моления только раз в году. В исследованиях указывается на то, что штатол изоморфен модели мира и играет его роль в соответствующих обрядах [3]. Подобные результаты творческой деятельности относятся к числу «новых культурных форм, существенно отличных от форм традиционной культуры, хотя и маркированных иногда народными символами» [6, с. 25].

Обилие культурно-массовых мероприятий, прежде всего, праздников и фестивалей имеет мифологическую составляющую, опираются на архетипы сознания и дезориентируют жителя Мордовии, отвлекая от стремительных изменений постиндустриальной цивилизации и негативного социального и экономического фона. «…страх перед историей снова становится невыносимым…» – эта мысль М. Элиаде [8, с. 33] уместна применительно к  процессам, происходящим в Мордовии, где в культуре и политике доминирует регрессистская модель развития, для которой характерна идеализация прошлого и прошлого культурного образца. Этническое понимается зачастую только лишь как идеализация прошлого, как альтернатива и противоположность грядущему глобализму.

Как отмечал Э. Эриксон, «мировоззрение представляет собой универсальную, всеобъемлющую концепцию, которая (если она исторически жизненна) интегрирует, организует коллективное воображение. Согласно этой формуле, мировоззрение фокусирует и дисциплинирует внимание людей на отборе существенных для жизни достоверных фактов; оно усиливает коллективное сознание, расширяет его горизонт, направляет его на осмысление исторических реалий, активизирует чувство социальной солидарности, укрепляет и стимулирует волю к труду. В совокупности все эти свойства картины мира позволяют объяснить многие исторические явления, о которых прежде можно было строить лишь интуитивные догадки» [9, с. 147-148]. Главнейшая функция картины мира состоит в том, что она выполняет роль связующей силы, направленной на консолидацию человеческого сообщества, на руководство его жизнедеятельностью. Именно мифологизм картины мира и обращение к единству в прошлом, и являются тем питательным  субстратом, на котором и развивается традиция в Мордовии.

 

Литература

 

1. Барт Р. Мифологии / Р. Барт. – М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. – 320 с.

2. Бахтин М.М. Эпос и роман / М.М. Бахтин // Вопросы литературы и эстетики. – М.: «Худож. лит.», 1975. – С. 447-483.

3. Каргина М.И. Категория «центр мира» в мифотворчестве мордвы / М.И. Каргина // История в культуре , культура в истории. –Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2001. – С.375-393.

4. Козолупенко Д.П. Коллективная и индивидуальная идентичность в мифопоэтическом мировосприятии / Д.П. Козолупенко // Традиционная культура. – 2008. – №1. – С. 99-107.

5. Мамардашвили М.К. как я понимаю философию / М.К. Мамардашвили. – М.: Прогресс-Культура, 1992. – 415 с.

6. Морина Л.П. Семиотика ритуализированных поведенческих форм культуры: Автореф. дис…..док. филос. наук. СПб., 2008. 35 с.

7. Пивоев В.М. Функции мифа в культуре / В.М. Пивоев. – Вестник Моск. ун-та. – Сер. 7, Философия. – 1993. – № 3. – С.37-45.

8. Элиаде М. Моды в культуре и история религий / М. Элиаде. // Оккультизм, колдовство и моды в культуре. – К.: «София»; М.: ИД «Гелиос», 2002. – 224 с.

9. Erikson Е.Н. Toys and reasons: stages in the ritualization of experience. N.Y., 1977, 216 s.