Философия / 3. История философии
Коротич
Г.В.
Творчество
Ф. Достоевского близко Л. Шестову: оба они смотрели на мир при помощи “двойного
зрения” – дополнительной пары глаз, дарованных ангелом. С предположения об этом
необычном подарке Ф. Достоевскому и начинается работа Л. Шестова “Преодоление
самоочевидностей” - одна из работ, посвященных творчеству великого писателя – философа
[1, С.26-109]. Л. Шестов увидел в Ф. Достоевском родственную душу,
мировоззрение, сходное со своим. Поэтому он и пишет о нем так проникновенно. И
не только о нем. И Гоголь, и Спиноза, и Паскаль – “великие будители
человечества” – наверняка имели “двойные глаза”, новое зрение, способное
увидеть то, что не видят другие, увидеть мир в его противоречивости. Объясняя
философские прозрения Ф. Достоевского, Н. Гоголя, Л. Шестов подчеркивает, что
они, создавая свои гениальные творения, всегда писали о себе. И сам Л. Шестов,
когда пишет о них, тоже пишет о себе. У Ф. Достоевского, как и у Л. Шестова,
тоже не было “почвы под ногами”, он, как считает философ, тоже отчаянно пытался
преодолеть самоочевидности, хотя и далеко не всегда последовательно. С точки
зрения Л. Шестова, философы стремятся объяснить мир до полной прозрачности, до
полной очевидности, чтобы не осталось ничего проблематичного и таинственного.
Вследствие уничтожения тайны и появляются общеобязательные и, как
представляется, самые важные истины. Л. Шестов упрекает современных ему философов в том, что они
не обременяют себя сомнениями и боятся неясностей, неопределенностей, проблем,
не любят колеблющейся почвы и предпочитают хорошо протоптанные дороги, “по
которым легко и свободно движется теоретическая мысль”, спокойно переходя от
утверждения к утверждению путем отвлеченных рассуждений. А если вдруг философ
утрачивает способность двигаться, то объявляет, что “дошел до конца”, пора
остановиться и “начать строить мировоззрение”, то есть законченные
“отшлифованные” философские системы, схемы из отвлеченных понятий и чистых
идей. Такой философ зачастую считает свои построения “последним словом” на всю
оставшуюся жизнь, незыблемой “истиной в последней инстанции”. Он утрачивает
способность творить, превращается в догматика. Он начинает учительствовать,
проповедовать. Л. Шестову импонируют совсем другие мыслители, которые готовы по-новому
“изведывать жизнь”, бросившись в ее “глубочайший омут”, “взрывая убитое и
утоптанное поле современной мысли” – пусть парадоксами, пусть “вкривь и вкось”,
то есть без ясной методологии, логики, вступив на путь опасный, мучительный,
полный творческого беспокойства.
Л. Шестов считает,
что Ф. Достоевского всегда привлекали “великие решения”, которые ни на чем не
основываются, не подходят ни под какие правила или “вечные принципы” (последних
вообще не существует), поэтому эти решения нельзя понять с помощью разума. “Что
привлекает Достоевского? Авось, внезапность, потемки, своеволие – как раз все
то, что здравым смыслом и наукой почитается как нечто не существующее или
существующее отрицательно” [1, С.45]. Ф. Достоевский близок Л. Шестову тем, что
оба они выступили против “всемства”, т.е. против всеми признанных суждений и
положений. Обоим было невыносимо состояние окончательной завершенности,
устойчивого равновесия, полной удовлетворенности чем-либо, которое “всемство”
считало для себя идеалом. С этим мнением Л. Шестова стоит согласиться. Наука тоже
предполагает “устоявшиеся” суждения. Л. Шестов утверждает: “<…> Научная
вышколенность ума в каком-то смысле парализует человеческие силы и обрекает нас
на ограниченность” [1, С.50]. То есть не дает творить. Общее состояние творящего, считает философ,
- это неопределенность, неизвестность, даже некая издерганность, отчаяние, с
которого, по его мнению, должны начинаться глубокое чувство и глубокая мысль [2,
С.361]. Задача философа – не в том, чтобы научить людей смирению и
самоотречению, а в том, чтобы научить их жить в неизвестности, в том, чтобы не
успокаивать, а смущать людей. Еще как смущает (даже терзает) здравомыслящих
читателей раздавленный и униженный “всемством” “подпольный человек” Ф.
Достоевского. Он (и читатель вместе с ним) испытывает ужас и восторг от своих
дерзких хаотических “подозрительных” мыслей и чувств. Этот эгоист и мизантроп
противопоставляет себя всему миру и всем самоочевидностям. Л. Шестов отмечает
то, что никто ни до Ф. Достоевского, ни после него с такой томительной,
выматывающей душу обстоятельностью и смелостью не изображал муку такого
человека. Проявляя свою волю, он стремится вырваться из “подполья”, т.е. из
царства обычных здравомыслящих людей, или из “всемства”. При этом он сам себе постоянно
противоречит, так как его разум не направляет, не контролирует его мысли и его
действия. Здесь не просто воспевание Ф. Достоевским иррационального каприза,
ничем не обусловленного. Проблема в том, что достоверности и прочности,
присущей истинам “всемства”, у имеющего “двойное зрение”, нет. Поэтому ему нужно
научиться жить без этой достоверности [1, С.68]. “Надрывы” и “исступления”
героев Ф. Достоевского – стремление к абсолютным по значимости поступкам, к
недостижимому, к верной гибели, к разрушению, к хаосу. Ф. Достоевский, как
верно считает Л. Шестов, пытался примирить, гармонизировать оба зрения – “старое”
и “новое”, даже подчинить второе первому, что выразилось, в том числе, в “прозрениях”
и “раскаяниях” его героев, ищущих почвы под ногами. Такие “прозревающие” и “нашедшие
опору”, ставшие в конце концов положительными, герои подчас выглядят
неестественно, схематично. Достаточно вспомнить “прозрение” Раскольникова или “деревянные
поучения” (по выражению Л. Шестова) старца Зосимы. Однако, именно состояние
беспочвенности, т.е. неудовлетворенности собой, тревоги, неуверенности,
сомнений, душевного хаоса, с точки зрения Л. Шестова, пробуждает человека к
духовному творчеству, созданию оригинального мировоззрения. Это и есть главная
задача философии и самое важное проявление ее социальной роли, так как творчество
является наиболее адекватным выражением человеческой сущности. В романах Ф.
Достоевского многие герои (даже не имеющие достаточного образования) задают
себе и другим “вечные”, “неудобные” философские вопросы, находятся в состоянии
неопределенности, мучительной душевной раздвоенности, “расколотости”, противоречивости.
Сам Ф. Достоевский был человеком противоречивым. Такое состояние очень опасно
для человека, привыкшего жить по общим устоявшимся правилам, во всем
полагающегося на признанные большинством идеи, боящегося мыслить и действовать
свободно. В крайнем состоянии “надрыва”, “исступления”, “произвола” действительно
невозможно жить. Человек все равно (хотя бы периодически) будет устремляться на
поиски душевного равновесия, гармонии, покоя, идеалов. Однако поиски эти
зачастую начинаются с осознания “беспочвенности”, хаотичности своего
существования. Л. Шестов замечает, что люди, как правило, стремятся к
философии, которая бы их утешала и поддерживала, упорядочивала их жизнь без “слишком
большой мудрости”. Однако задача философии заключается в том, чтобы пробудить
человека (в том числе и парадоксами, оригинальными мыслями) к творчеству,
научить его увидеть в хаосе своей жизни неограниченные возможности для
дальнейшего развития.
Литература:
1.
Шестов Л.И. На весах Иова /Л.И.Шестов. – М.: ООО
“Издательство АСТ”; Харьков: “Фолио”, 2001. – 464с.
2.
Шестов Л.И. Философия трагедии /Л.И.Шестов. – М.: ООО
“Издательство АСТ”; Харьков: “Фолио”, 2001. – 477с.