Когнитивные ценности и «научный дух» Г. Башляра

Когнитивные ценности и «научный дух» Г. Башляра.

Вопрос об условиях возможности оценки знания как научного, может быть рассмотрен в плоскости реальных познавательных практик. В этом случае, для ответа на поставленный вопрос следует удерживать понимание того, что сами познавательные практики обладают непрерывностью, а изменения когнитивных ценностей, определяющих качественность знания, - дискретностью. Научные революции, взятые как ретроспективно усматриваемые разрывы, не могут быть обнаружены в качестве таковых для эпистемы, поскольку связь дискурсов сохраняет свою непрерывность. Последняя определяет научное знание не как на каждый данный момент готовый корпус сведений, подлежащий использованию для решения практических задач, а как динамический процесс, высокий статус которого зависит от динамики дискурсивных практик. «Когда метод вписан в механизмы поля, революция против институциональной науки осуществляется при содействии институции, которая предоставляет институциональные условия разрыва; поле становится местом перманентной революции, которая, однако, все более лишается политического эффекта. Именно потому этот универсум перманентной революции может быть — совершенно непротиворечивым образом — универсумом «легитимного догматизма»…»[1]. В качестве научного обнаруживается такой набор связанных дискурсов, который легитимирует властные полномочия научного сообщества, а не наоборот, как предполагал Т. Кун, утверждавший, что в эстафетах экстраординарной науки побеждает знание, обладающее набором свойств, привлекательных для наибольшей части научного сообщества. Наивысший эпистемологический статус знания, определяемого в качестве научного, обусловлен не тем, что оно, это знание, научно. Научным признается знание, динамика которого легитимирует позицию авторитета. Тогда задача обоснования научности определенного знания, образа научной рациональности предполагает выявление специфических условий активизации сегментов дискурсивного поля, с учетом непрерывности оценки знания как научного и дискретности при смене систем когнитивных ценностей, устанавливаемых как обоснование права экспертного мнения.

Сохранение такой позиции удобно реализовать, придерживаясь определений, предложенных в археологии М. Фуко. Тогда под знанием будем понимать не некоторое имеющее идеальную природу субстанциональное единство объективированное в культурных артефактах, а «совокупность элементов, сформированных закономерным образом дискурсивной практикой и необходимых для образования науки, хотя их предназначение не сводится к созданию таковой»[2]. При этом, научным будет некоторый фрагмент дискурсов, связанных в данной эпистеме. Возможность оценить их как наилучшие определяется метарассказом, легитимирующим право данного знания на занятие эксклюзивного положения. Реализации такой задачи может быть понята как дело философии. "Философия должна восстановить единство знаний, разбросанных по частным наукам в лабораториях и до университетском преподавании; она не может сделать это иначе, как в языковой игре, связывающей одни и другие, как отдельные моменты в становлении духа, а следовательно в наррации или точнее, в рациональной метанаррации"[3]. В описанной картине рациональная критика предполагает, скорее всего, не вполне ясный проект самой себя. Любая познавательная практика может быть понята и как деятельность и как условия деятельности, которые в результате этой деятельности сами претерпевают изменения. «Мы приглашаем мыслящих индивидов к объединению, провозглашая научную новость, переводя одним шагом мысль в эксперимент, связывая ее с экспериментом в процессе проверок: таким образом, научный мир есть наша верификация. По ту сторону субъекта, по эту сторону непосредственного объекта современная наука базируется на проекте. В научном мышлении рассуждение субъекта об объекте всегда принимает форму проекта»[4]. Именно эта установка позволяет новому рационализму Башляра быть рассмотренной как метанарратив, легитимирующий устойчивое право наиболее качественного для данной эпистемы дискурса быть оцениваемым как научный.

Наука, понятая как проект, который не может быть отнесен ни к объекту, ни к субъекту, обнаруживает себя как специфический дискурс, ориентированный на преодоление препятствий. Сделать явным предмет разговора, то, что преодолевает препятствия, что их создает, и где реализуются эти эстафеты, можно введя некоторое предварительное определение, позволяющее остенсивно указать на то, о чем идет речь. В качестве такого определения плохо будет работать термин наука, поскольку он не более чем обозначение высокого статуса некоторого знания. Термин «наука» раскрывается как ценностная установка, содержательная экспликация которой всегда случайна, будучи взятой со стороны субъекта, имеет лишь экзистенциальное измерение. Например, в фразе «я занимаюсь наукой», или, что в некотором смысле синонимично, «я – ученый», присутствует не содержательный, а статусный момент самоидентификации. Наука, с точки зрения Башляра, это метафора, то есть, проекция человеческой природы на универсальную. Чтобы избежать столь радикального вменения предмету разговора стихийно устанавливаемой значимости, Башляр вводит понятия «научное мышление» и «научный дух». Научное мышление – это то, что принадлежит субъекту. Оно претендует на универсальность для каждого отдельного исторического момента, для данного пространства, в той форме, как они есть, для произвольно взятой точки. В этом смысле, научное мышление для ретроспективного взгляда сохраняется как дискретный процесс смены когнитивных ценностей. Введение концепции научного мышления, с точки зрения Башляра, дает необходимые основания для сохранения в исследовании научности установок психологизма, который «определяет различия перспектив прикладного рационализма, которые прикладной рационализм не имеет права стереть простой изначальной декларацией. Только постоянное обращение к психологизму может определить меру эффективности научной мысли и перевести эту мысль на уровень надежного не-психологизма»[5]. Вместе с тем, научный дух, всегда тождественен себе, но именно он и есть субстрат изменений. Он обнаруживает себя лишь посредство специфической объективации, будучи данным познающему субъекту только как научное мышление. Одним из заметных путей объективации научного мышления Башляр считает преподавание, научное мышление, решающее дидактические задачи. «Отныне нам представляется, что в пространстве между исчезновением некоего научного объекта и образованием новой реальности находится место для нереалистской мысли, для мысли, создающей опору своего движения. Неуловимый момент, кстати сказать, едва заметный по сравнению с периодом науки достигнутой, устоявшейся, объясненной, ставшей предметом преподавания. Именно здесь, в это короткое мгновение открытия и можно уловить решающую перемену в научной мысли. Реконструируя эти мгновения в процессе преподавания, мы формируем научный дух в его динамизме и диалектике»[6].

Динамизм научного духа раскрывается Башляром благодаря интерпретации реальности как объективации конструкций инвариантных отношений научных концептов. То есть, предметная область научного мышления не является тем, что представлено как содержание обыденного опыта. Имея дело с инвариантными научными концептами, составляющими реальность для научного мышления, последнее создает проекции, реализованные проекты, задавая перспективы, которые могут быть эксплицированы как рациональность. То есть, научное мышление представляет собой проектирование рациональности, которая подлежит изменению в ходе дальнейшего познания, например, с ростом точности измерений. Сам способ такого проективного существования научного мышления предполагает его переходный, или, как говорит Башляр, приближающийся, характер. Но реализуясь как дискурсивная практика, научное мышление привязано к субъекту, является психологической данностью, которая не терпит разорванности. Субъективное прибавление реальности обнаруживается психологическим субъектом, стремящимся к сохранению концептуальной целостности всех уровней знания, лишенного оппозиции теории и опыта: «Мыслить научно — значит занять своего рода промежуточное эпистемологическое поле между теорией и практикой, между математикой и опытом. Научно познать закон природы — значит одновременно постичь его и как феномен, и как ноумен»[7]. Собственно научное мышление и фиксирует «эпистемологические разрывы», как между обыденным и научным, так и между различными логико-методологическими принципами, обнаруживая невыводимость разных типов знания, несоизмеримость концептуального наполнения дискурсов. Научное мышление, стремясь к собственному единству, обнаруживает эпистемологическое препятствие как предел собственного изменения. Но поскольку любой обнаруживаемый научным мышлением предел есть лишь проект, определенный эпистемологический профиль, то эпистемологический разрыв, обнаруженный психологическим субъектом, для него, собственно, разрывом не является. Сделав предметом мышления границу, субъект выходит за эту границу. Для него субъективное прибавление реальности не выглядит разрывом. Говоря о прикладном рационализме, Башляр поясняет, что вставая на позиции психологизма, существенной характеристикой научного мышления могла бы быть названа его критичность. «В научной работе любая наличная ценность – это ценность измененная. Чтобы на деле принять участие в научной работе, надо подняться до деятельности по различению. Но в том, что взято из содержания самой науки, любое знание является нормализацией»[8]. Но при любой попытке реконструировать такой выход за свои пределы научного мышления историк науки сталкивается с существованием эпистемологических разрывов. Зазоры между эпистемологическими профилями, интерпретируемые как эпистемологические препятствия, содержательно аккумулируются посредством научного духа, когда «…научный дух выступает судьей своего духовного прошлого»[9]. В отличие от психологического субъекта, чье научное мышление всегда проективно определяет себя через набор когнитивных ценностей, научный дух, имея дело с нормативностью, не служит ее легитимации. Существенной характеристикой его оказывается способность удерживать плюралистичность обоснований. «… научный дух не может удовлетвориться рассмотрением лишь очевидных черт данного опыта, необходимо, чтобы мысль схватывала все экспериментальные возможности»[10]. Научный дух – это всегда новый научный дух, но всегда себе тождественный. Он и есть субстрат тех изменений, которые возникают в науке, видны как препятствия. Вставая на позицию дидактики, научное мышление объективирует себя, отрываясь и от непосредственности опыта, и от абстракций на основе чувственной интуиции. Дидактическая установка предполагает реализацию усилия понимания, которое, будучи обращенным на уже ставшее, то есть лишенное психологизма, знание, тем не менее, не есть подведение итогов прошедшего развития науки, а, как отмечает Башляр, «сам акт становления духа».

[1] Бурдье П. Поле науки / Пер. с фр. Е.Д. Вознесенской. - http://bourdieu.name/content/burde-pole-nauki

[2] Фуко, М. Археология знания: Пер. с фр./Общ. ред. Бр.Левченко. - К.: Ника-Центр, 1996. – С. 181

[3] Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. / Пер. с фр. Н.А.Шматко – М.: Институт экспериментальной социологии; СпБ.: Алетейя, 1998. - С.84.

[4] Башляр Г. Новый научный дух / Пер. с фр. под ред. А. Ф. Зотова // Башляр Г. Новый рационализм. М.: Прогресс, 1990. – С.36.

[5] Башляр Г. Прикладной рационализм // Гастон Башляр. Избранное. Том 1. Научный рационализм. – М.; СПб.: Университетская книга, 2000. – С. 20.

[6] Башляр Г. Новый научный дух// Башляр Г. Новый рационализм / ред. А.Ф. Зотов, пер. Ю. П. Сенокосов. - М.: Прогресс, 1987. – С. 123

[7] Башляр Г. Философское отрицание// Башляр Г. Новый рационализм / ред. А.Ф. Зотов, пер. Ю. П. Сенокосов. - М.: Прогресс, 1987. – С.167

[8] Башляр Г. Прикладной рационализм // Гастон Башляр. Избранное. Том 1. Научный рационализм. – М.; СПб.: Университетская книга, 2000. – С. 27.

[9] Башляр Г. Новый научный дух// Башляр Г. Новый рационализм / ред. А.Ф. Зотов, пер. Ю. П. Сенокосов. - М.: Прогресс, 1987. – С. 65