К.ф.н. Фолимонов С.С.

Западно-Казахстанский государственный университет им. Махамбета

Мотивы чудесного в уральских очерках В.Г. Короленко

Среди фольклорных жанров, занявших прочное место в художественной системе В.Г. Короленко, следует особо выделить социально-утопические легенды, специфической чертой которых является фантастика, связанная с миром волшебной сказки и библейской сюжетикой. Это легенды о граде Китеже («В пустынных местах»), о Петре Третьем – «избавителе» и о Беловодье (очерки «У казаков» и «Пугачевская легенда на Урале», написанные по материалам поездки в Приуралье летом 1900 года). Писатель трезво подходил к оценке суеверий и предрассудков, скептически относился к мистике, стараясь в каждом конкретном случае отыскать логически обоснованные причины необычного явления. Вместе с тем “чудесное” в фольклоре интересовало его в эстетическом плане, как художника-романтика. Л.Г. Горбунова справедливо считает, что «приверженность к фантастике - …один из отличительных признаков романтического метода…», способствующий «проникновению в тайны жизни и внутреннего мира человека, служа его философскому и историко-бытовому осмыслению».¹ Именно поэтому В.Г. Короленко так внимательно отнесся к данному аспекту социальных утопий. Кроме того, “чудесное” виделось ему важнейшей формой существования человеческого духа как такового. В очерках «В пустынных местах» он замечает, что, оторвавшись от наивной и глубокой веры, люди «все-таки ищут так же страстно своего “града взыскуемого”».² (III, 132)

В очерке «Пугачевская легенда на Урале» писатель четко разграничивает бытовую и мистическую ипостаси фольклорной биографии Пугачева: он то выступает “настоящим человеком”, то, как только дело касается царского звания, окружается «нимбом таинственности и роковых, не вполне естественных влияний». Фантастическое начало в образе казачьего атамана уходит корнями в мифологические представления народа. Об этом довольно подробно пишет Н.А. Криничная. Она прослеживает цепочку мотивов, раскрывающих связь «набеглого царя» с потусторонними силами, уделяя особое внимание мотиву испытания «временем, неразрывно связанным с пространством».³ В.Г. Короленко также посчитал данный момент ключевым. Нарушение Пугачевым запрета и объявление раньше срока (12-15 лет) очеркист использовал как средство положительной характеристики персонажа, соотносящейся в общих чертах с представлениями народа об истинном царе. Таким образом, фольклорная идеализация помогает писателю усилить романтический элемент в биографии героя.

Кроме того, что легендарная фантастика увлекательна сама по себе, отдельные ее мотивы – путь для построения любопытных художественных гипотез, интересных заключений относительно генезиса самозванства. Органично вписывалось “чудесное” и в романтическую историю любви Пугачева и Кузнецовой. В историческом очерке Короленко указывает на существующую в уральском фольклоре связь мотивов нарушения запрета и женитьбы на казачке. Эта идея просматривается в таинственных словах казачьего атамана, обращенных к юной уралочке: «Пусть лучше одна моя голова пропадет, не чем пропадать всей России. Вот теперь идут из Питера ко мне войска и генералы; если ко мне пристанут, - тогда вся Россия загорится, дым станет столбом по всему свету. А когда я женюсь на казачке, - войска ко мне не пристанут, судьба моя кончится и Россия успокоится». (VIII, 438) Здесь ощущается явная близость героя библейским страдальцам, звучит «правда гуманного христианского одушевления».⁴

На наш взгляд, Н.А. Криничная не права, утверждая, что «историческое чутье народа не позволило связать осмысление царя как божественного потомка с таким фольклорным персонажем, как возвращающийся царь-избавитель».⁵ На Урале подобная тенденция не имела места. В.К. Соколова верно объясняет это обращенностью в прошлое казачьих идеалов.⁶ Действительно, главный стержень пугачевской легенды не в столкновении классовых интересов, а в обретении “древлего благочестия”, гармонии личной и общественной, иными словами, в построении царства божьего на земле. Не случайно так сильны мотивы легенды о «золотой грамоте» в манифестах Пугачева: «Когда вы исполните мое имянное повеление, и за то будете жалованы крестом и бородою, рекою и землею, травами и морями, и денежным жалованьем, и хлебным провиантом, и свинцом и порохом, и вечною вольностию».⁷

Еще один важный фантастический мотив утопии – бессмертие “набеглого царя”. Он рассмотрен В.Г. Короленко широко, как специфически уральская черта народного сознания в четвертом очерке цикла «У казаков». Излагая отразившиеся в уральских преданиях мотивы легенды (подмена царя на эшафоте, варианты дальнейшей судьбы Петра, его явления казакам, месть Бородину и т.д.), прозаик последовательно сопоставляет их с реальными историческими событиями, определяя степень достоверности фольклорного произведения. Ярко иллюстрирован и сам процесс возникновения новых сюжетных линий, механизм поэтической народной фантазии. Сравнивая отдельные варианты мотивов, автор отмечает характерные признаки широкого или узкого кругозора сочинителей из народа.

Несмотря на то, что на Урале легенда о царе-избавителе подверглась фольклоризации⁸, образовавшиеся на ее основе исторические предания сохранили свойственные ей мотивы чудесного. Особенно близки к поэтике волшебной сказки предания, повествующие о “чудесном явлении” Пугачева Бородину и Устинье Кузнецовой в апартаментах Екатерины. В одном из них присутствует даже классический мотив узнавания возлюбленного: «…когда Устю, вместе с ее сестрой, привезли во дворец, Екатерина велела выводить к ней разных лиц и все спрашивала: не этот ли твой обрученник. Устя все отвечала отрицательно. Наконец вывели Пугача, и она кинулась ему на шею». (VIII, 446) Однако природа «чудесного» объясняется вполне реалистически: царица простила непутевого мужа, вместо него казнили рядового преступника, семейная идиллия, а следовательно, государственное спокойствие восстанавливаются.

В гораздо меньшей степени “чудесное” свойственно Беловодской легенде. Все ее фантастические элементы иронически осмыслены уже в дневнике казака-старообрядца Г.Т. Хохлова (основном источнике В.Г. Короленко), что отражает важную тенденцию в развитии народной духовности на рубеже XIX – XX вв. Очеркиста, видимо, заинтересовала антитеза мечты и реальности, свойственная романтической эстетике. Он тщательно выбрал из дневника самые яркие в этом плане эпизоды, построенные по принципу «обманутых ожиданий»: подземная железная дорога в Константинополе, предание о царе Константине и “живых наполовину ожаренных рыбах”, предание о фараонах.⁹

Литература:

1. Горбунова Л.Г. Творчество В.Г. Кюхельбекера: Проблемы фантастики и мифологии. – Саратов,1991. – С.12.

2. Короленко В.Г. Собр. соч.: В 10т. – М.: ГИХЛ, 1953-56. Все ссылки даются по этому изданию с указанием тома и страницы.

3. Криничная Н.А. Русская народная историческая проза. Вопросы генезиса и структуры / Отв. ред. В.К. Соколов. – Л.: Наука, 1987. – С.196.

4. Афанасьев А.Н. Народные русские легенды. – Т.1. / Под ред. И.П. Кочергина. – Изд-во «Молодые силы», 1914. – С.10.

5. Криничная Н.А. Указ соч. – С.196.

6. Соколова В.К. Русские исторические предания. – М.: Наука, 1970. – С.142.

7. Пугачевщина. – Т.1. – М.;Л., 1926. – С.32.

8. Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX вв. – М.: Наука, 1967. – С.186-195.

9. Хохлов Г.Т. Путешествие уральских казаков в «Беловодское царство» / Предисл. В.Г. Короленко // Записки РГО по Отд. этнографии. – Т.28. – Вып.1 – СПб, 1903.