Метафизика революции Макса Штирнера : на примере работы «Единственный и его собственность»

Философия / 2. Социальная философия

Захарченко Г.В. к.филос. наук

профессор кафедры государственно-правовых дисциплин.

Катькова В.В. к.и.н.,

преподаватель кафедры философии и общегуманитарных дисциплин

Самарский юридический институт

Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН), Россия.

Метафизика революции Макса Штирнера : на примере работы «Единственный и его собственность»

Современные изменения в мире, прежде всего, в человеке имеют несколько вполне адекватных научных объяснений. Потребности современного общества неуклонно растут. Человек желает больше комфорта, эмоций, переживаний. Для решения вопросов обслуживания современного человечества и приходит на помощь современные технологии и наука.

Большой интерес для всех отраслей науки представляют современные изменения, происходящие в человеке. Не остаётся в стороне и философия. Философы постоянно обсуждают место и роль человека в обществе. К числу последних принадлежит и Макс Штирнер[1]. Штирнеровскую философию недаром называют «вирусом философской программы». Его мысль доводит свою внутреннюю революционность до конца, до совершенного, абсолютного торжества альтернативного духа и действия, уничтожающего все, кроме единственного инициирующего это уничтожение субъекта тотальной альтернативности. Своего рода «метафизику» революции в теоретических построениях автора «Единственного и его собственности» мы обнаружим, если обратимся к пониманию им свободы.

Эта категория у Штирнера представляет собой фактически системную целостность, преобразующую «свободу-в-себе», которая структурируется на свободу от чего-либо; свободу-желание; свободу-обладание; свободу-освобождение; свободу-властвование; свободу-принадлежность-себе; (самообладание); свободу-собственность в своеобразие. Последнее представляет собой, в понимании Штирнера, изначальную свободу, не признающую ничего, кроме себя, отвергающую все, за исключением себя, выше всего ценящую и выше всего ставящую себя[2].

Субъектом своеобразия, его единственным и универсальным носителем он считает суверенное «Я», ставшее своеобразным в результате саморазвития и самоощущения себя таковым. Оно – единственно, всеобъемлюще, универсально свободно и способно присвоить себе весь мир. «Человечество видит только себя, заботится только о человечестве, знает только одно дело – свое собственное. В целях своего развития оно измучивает, заставляя служить себе, целые народы так же, как и отдельные личности; а когда они свершили то, что требует от них человечество, то их из благодарности вышвыривают в мусорную яму истории»[3].

Всеобщим, мировым интересам общечеловеческому пониманию как сущего, так и альтернативного бытия Штирнер противопоставляет отдельного человека, ибо, по его логике, волей и разумом наделено не человечество, не массы, сословия или классы, а только отдельный человек, осознающий принадлежность себе собственного «Я». « Во всяком благе, которое хотят нам навязать, речь идет о чужом благе. Я научен и вместо того, чтобы и далее служить великим эгоистам, я лучше сам стану эгоистом»[4].

Но наличие и существование эгоиста среди нас, это вполне обыденное явление человеческой природы. Кто из нас не эгоист? Все мы в той или иной степени, себе в угоду, безусловно, эгоисты. Однако, как нам кажется ситуация затрудняется и другими факторами и рисками существования, в первую очередь для самого же человека.

В первую очередь, несмотря на то, что на дворе XXI век, человек продолжает мечтать быть сильным, всемогущим, старается изменять вокруг себя пространство. Человек учиться не чувствовать боли, отказывается от неё. В человеке происходят серьезные психофизиологические изменения. Он постоянно думает и не знает, куда применить свою силу, жизненную энергию. Компьютерные виртуальные игры – выступают хорошей площадкой для применения человеком своей хитрости, ума, желания выжить в экстремальных для виртуальной, правда, жизни.

Зачем человеку убивать, пусть даже виртуально? Ответ на это вопрос кроется скорее в том, что человек хочет увидеть мир и себя, после того как он совершил убийство. Ему интересны изменения, происходящие вокруг него, и прежде в нём самом. Выходя за рамки и границы, своего традиционного существования, человек познаёт сам – себя. Выступает некой «вещью-в-себе». Желание узнать, что находится за пределами себя самого, выйти любыми способами за пределы своего человеческого состояния заставляет человека менять мир, или, проще говоря, совершать революцию. На наш взгляд, причина этого кроется в том, что традиционное понимание мира, бытия для человека потеряло интерес. Природа человека такова, что он хочет постоянно удивляться. Но он видит, что объективная реальность такова, что удивляться – то, по сути, нечему. И тогда человек в ужасе для самого себя приходит к выводу : настоящий обыденный мир не для меня, потому как мне в нём не интересно ! И потому человек совершает отчаянные попытки узнать, что же находится за пределами этого мира, прежде всего за пределами всего человеческого.

Однако, известно, что человек не может находиться один на один, с самим собой постоянно. Человеку нужен кто-то другой, такой же, как он сам. Для более удобного процесса познания и освоения социального мира. Поэтому штирнеровская изначальная креативная субъективность совершает практический переход от познания и освоения социального мира и его законов к фактическому сотворению последнего на основе своей воли. Творение это по природе своей не может остановиться на уровне общих понятий и категорий, оно неизбежно приобретает конкретно-практический облик. Это фактически означает, что итогом рассуждений Макса Штирнера, их целью и задачей была именно революция, но революция принципиально отличная от имевшегося реального социального опыта, более глубокая, стремящаяся не просто к перестановкам в организации отношений власти и собственности, а к тектоническим сдвигам в основах мировосприятия и мироустройства. У Фихте это воплотилось в концепции «Замкнутого торгового государства» у Штирнера – в идее «Союза Эгоистов». Именно здесь мы видим попытку полного и абсолютного разрыва с известной социальной практикой. Революция преобразуется из поисков модерна в свободную креативную субстанцию, творящую «Союз Эгоистов» – асоциальный в своей основе.

Ассоциация переводится в нем в совершенно новое, необычное качество. «Средства, которыми пользуется мое суверенное «Я», в своей жизни сообразуются с тем, что я собой представляю. Свободу ограничивает то, что я являюсь членом союза, ассоциации. Одновременно с этим союз существует для меня и благодаря мне, союз – моя собственность. Союз заменяет собой общество, которое стоит надо мной»[5]. Решая проблему взаимодействия, в «Союзе Эгоистов» Штирнер пишет: «Противопоставление Единственного – Единственному по существу выходит за пределы того, что называется противоположностью …Как единственный, ты более не имеешь ничего общего с другим, а потому и нет между вами ничего отделяющего или враждебного. Ты уже не ищешь правовой защиты против него у третьего (т.е. государства, власти, институтов и т.п. – Г.З.) и ты уже не стоишь с ним ни на правовой, ни на какой иной общей почве. Противоположность исчезает в совершенной обособленности или единичности»[6]. Революционная альтернатива социальной организации человеческих взаимоотношений и взаимодействий состоит, прежде всего, в том, что с исчезновением противоположностей исчезает и социальное неравенство, состоящее в присвоении людьми права формулировать цели, задачи и смысл социального бытия других. Революционер Штирнер фактически уничтожает государство и делает это сознательно, последовательно, с явным прицелом на возможность практического воплощения собственных концепций. Принципиальный отказ от государства, как и других институциональных характеристик общества, разворачивается им по двум основным направлениям:

1. Отрицание идеи государства.

2. Отрицание его как социальной конкретности, излишней для человека, стремящегося к действительному освобождению.

«Ядро государства, – указывает Штирнер, – есть человек как понятие, то есть нечто нереальное, и государство само лишь «человеческое общество». Это не мой мир. Я никогда не совершаю ничего отвлеченно-человеческого, а совершаю всегда свое собственное, то есть мое человеческое дело отличается от всякого иного человеческого дела, и только это различие делает его действие моим, мне принадлежащим делом»[7]. Что это значит? То, что человек, его дело и, соответственно, и дело Революции непосредственно в своем «метафизическом» понимании становится практическим делом каждого человека. Человек вдруг сам оказывается собственником своей абсолютной свободы. Только что он ожидал как некую разрешающую санкцию, повеление, закон – вдруг оказалось лично у него в руках и не в отвлеченно-абстрактном, а в реальном виде. Так как у одного из героев Марка Твена, нищего бродяги, оказался в кармане реальный миллион английских фунтов. И истина из теологической конструкции превращается в практическую истину конкретного человека с его головной болью, голодом и т.п. В этом и состоит конечная глубочайшая суть Революции, вводящей человека в новое состояние, состояние Единственного Собственника Своей Мощи.

И вот мы подошли к одному из важнейших ее противоречий: помышляемая и создаваемая человеческим гением, она не может быть реализована человеком как подлинная и абсолютная. Для своей реализации ей необходимо Не-общество, Не-государство, Не-производство и, наконец, Не-человек. Ибо штирнеровский Единственный начисто устраняет в себе земные, обыденные, смертные мысли, желания, свойства. Он фактически предвосхищает сверхчеловека Фридриха Ницше, но гораздо масштабнее и глубже понимает его конечную суть. Ведь ницшеанский сверхчеловек как бы поставлен рядом с человеком для надзора и контроля, для раздачи, как милостей, так и жестоких наказаний он, по меткому замечанию Н.Ф. Федорова, становится «дядькой» рядом с вечно несовершеннолетним человечеством. Единственный же вне сравнений, вне мелочного бытового господства он фактически реализованный абсолютный дух абсолютной революции, которая уничтожает все и всех и, распределившись в пространстве, останавливает время в своей вечной и бесконечной самоальтернативности. Практически это означало бы гибель цивилизации и торжество революционности альтернативной ей космической пыли.

Парадокс революции реальной, обыденный, земной состоит в том, что человек по сути своей, по склонности ко злу, лени, мести, да просто потому, что его дом – не весь мир, а конкретный, очень малый его кусочек – обязательно, закономерно и незамедлительно разменяет несметное абсолютное сокровище своей свободы на гроши конкретных и понятных человеческих желаний. И какого бы уровня не был это человек, желаемое им лично, здесь и сейчас будет неизмеримо мельче имеющегося в его собственности сокровища.

Кому-то от Революции достаточно вдоволь водки и жратвы, кому-то мести соседу или начальнику, кому-то Власти, но даже стремление к ней в «мировом масштабе» будет на деле выражено в делах, неизмеримо мелких и суетных. Противоречие это отчетливо видел Штирнер и его современники. Недаром еще у Шарля Фурье, наверное, большая часть его рассуждений о грядущем «Новом нравственном и социэтарном мире» посвящена описанию нового человека, того, кто реально сможет в нем жить, соответствовать его нормам и законам. Именно прикосновение к столь великим возможностям своей самореализации и поставило вопрос о богочеловеке (Человек человеку – Бог!) и именно отсюда, из внутреннего освоения собственной революционной мощи, проистекает идея смерти Бога. «Человек убил Бога, чтобы стать отныне «единым Богом на небесах». Потустороннее вне нас уничтожено, и великий подвиг просветителей исполнен, но потустороннее в нас стало новым небом и оно призывает нас к новому сокрушению его: Бог должен был уйти с дороги, не нам уступил он путь, а Человеку. Как можете вы верить, что мертв богочеловек, пока не умрет в нем кроме Бога, так же и человек?», – пишет по этому поводу Штирнер[8].

Однако, подняв столь высоко планку постижения собственной революционной мощи личностью, индивидом, человеком, он тут же начинает ее снижать, разворачивая цепь рассуждений о революционной расправе с государством как конкретным социальным институтом, доказавшим свою ненужность. Здесь речь также идет о революции, но уже совершенно другой, в которой человеческое я восстает против государства лишь потому, что оно ограничивает и подавляет его личные творческие возможности. В этой системе координат все достаточно традиционно: «Государство и я – враги»[9] и одновременно излишне для сложившегося уже в ХIХ веке социально- революционного традиционализма.

Представители последнего часто охотно и пренебрежительно отмахивались от Штирнера. «Критиковать социальные учреждения во имя «Я» – значит, отказаться от единственной плодотворной в этом случае с точки зрения общества, законов его жизни и его развития и затеряться в туманах абстракции», – так, например, высказывался по поводу его идей Г.В. Плеханов, который еще и называл их «…чистым и простым субъективным идеализмом и утопией возмутившегося мелкого буржуа»[10].

С середины ХIХ века традиционным стало видеть в философии Штирнера лишь воплощенный в теорию эгоизм буржуа, частного человека и частной собственности. Понимание единственного и его революционный смысл низводился до частных действий отдельной личности, которая противопоставляла себя созидающей воли коллектива. Именно отсюда происходит принципиально ошибочное в своей сути и глубоко порочное по способам и последствиям применения усвоение его революционной философии в качестве социального и политического анархизма. В действительности ее изучение и понимание раскрывает перед исследователем до настоящего времени не познанные фундаментальные глубины революционной теории, те проклятые теоретические вопросы, о которые разбились крупнейшие социальные эксперименты ХХ века. И о которых до сих пор продолжают судить и рядить как об ошибках и преступлениях личностей, оказавшихся на вершине власти.

В позитивистском по своей природе «снижении» смысла Революции пытались и пытаются найти способ просто, доходчиво и понятно подвести человека к новым задачам и путям их разрешения. Парадокс заключается в том, что Маркс, Ленин, Троцкий, Сталин, Мао пытались решать на современном уровне социально-экономического развития задачи, принципиально недоступные смертному человеку и уж тем более, «социальному индивиду», отражающему интерес претендующего на господство класса. Любая социальная революция ХХ века мгновенно сталкивалась с проблемой максимально доступных ей преобразований. Распадавшийся социум стихийно формулировал невиданный, фантастический спектр возможных действий, среди которых очень непросто было практически отличить реальное от абсолютного.

Что же практически позволило социальным революциям прошедшего столетия так далеко продвинуть человека и человечество в массовом вовлечении людей в постановку, понимание и ощущение стоящих перед ним революционных задач? Воля или, точнее, Воля к Революции, воля революционера, то есть человека, практически поразившего свое бытие вирусом абсолютной нечеловеческой свободы, возможность реализовать которую вдруг открылась перед ним. Именно это и стало основой стремления уйти от разрушительной абсолютизации революционной альтернативы, предпринятой сначала Гегелем, а затем Марксом.