Филологические науки/ 7. Язык, речь, речевая коммуникация

К.ф.н. Голованева М.А.

Астраханский государственный университет, Россия

Речевой натурализм в русле внешней и внутренней драматургической коммуникации

(На материале русской драмы конца ХХ века)

Преобладание в русской драме конца ХХ века пессимизма в авторском взгляде на реальность отразилось на её языке и обусловило процветание речевого натурализма – речи персонажей нарочито «неотшлифованной», нелитературной, приближающейся в передаче драматургического текста к разговорному оригиналу, наполненной обсценной лексикой, субстандартными фразеологическими единицами, типичными устойчивыми выражениями. Речевое насилие [Бабенко 2010: 54-61] (как одних персонажей над другими, так и автора над читателем), выражающееся в большом количестве речевых угроз и речевых натуралистических деталей, составляет основу речевого натурализма. Следующие авторские приёмы, создающие «чёрный реализм» в языке драмы, определённо лидируют.

1. Речевая угроза является продуктом коммуникативно-когнитивного освоения реплицирующим персонажем конкретной коммуникативной ситуации (некооперативное общение). В её развитии интенции негативного вербального и физического воздействия оппонента на персонажа Анжелику детерминируют встречное вербальное противодействие:

А н ж е л и к а. … А если ты, тварёныш, или скажешь что, или меня пальцем тронешь – я тебе глаза повыцарапываю. Нет, я задушу тебя, я тебе глаза вырву, язык вырву, я пожарю тебя на костре, гадёныш, на костре из этих шмоток, из нашего приданого, только тронь меня, убогую, несчастную… (Н. Коляда «Уйди-уйди»).

Основная стратегия реактанта Анжелики при этом – защита от нападок актанта; тактика – нападение, устрашение, перечисление реальных и нереальных форм физической расправы. Предикат-футурум как главное языковое средство организует каждый сегмент высказывания. Особенность подобного распространённого директива заключается в возможности параллельного рассмотрения высказывания и как метафоры. Это позволяет говорить о данном тропе как о конституенте всех синтагм.

2. Речевые натуралистические детали, наблюдающиеся в драме конца ХХ века, являются её отличительным признаком. Просторечие представлено во всей полноте его проявлений: солецизмы, экспрессивная, эмоционально окрашенная, грубая (вульгарная и бранная) лексика. При этом функция оскорбления отмечается в большинстве случаев.

Солецизмы фонетической, грамматической, синтаксической, речевой природы призваны отразить явное снижение образовательного и культурного уровня в обществе, поворот внимания авторов к разрушительным процессам засилия языкового опрощения (не в значении лингв. термина). При этом автором проводится тактика выхода за пределы канонического. Так, в речи персонажей выявляются: выравнивание основ: С т а р у х а. … Хоть вы и не хочете…; С т а р у х а. … Почему вперёд задом поезда ездют…(Н. Коляда «Кликуша»); О н а. … И вот, Дрынушка, наплакаешься где-нибудь в Париже… (Э. Радзинский «Наш декамерон»); изменения в формах склонения, замена падежной флексии: М а ш и н и с т. … Что ж я, по-твоему, всеми этими людями по тебе проеду? …И детями по тебе проеду? … (Н. Садур «Ехай»); отсечение части консонантных сочетаний в конце слова: С т а р у х а. … а вам не нравится – не слушайте. Плюрализ! Я – свободный человек! (Н. Коляда «Кликуша»); изменение состава букв в аббревиатуре: С т а р у х а. … Да здравствует декларация прав, принятая АНОНом! (Н. Коляда «Кликуша»); эпентеза, наращения и замена флексий: Л ю д м и л а И в а н о в н а. … Только бы вылечить его, вытянуть оттудова (В. Сигарев «Семья вурдалака»); Е л о в е ц к и й. Ты… комсомолистка… (К. Драгунская «Яблочный вор»); А н ж е л и к а. … Попонадсмехаюсь; Л ю д м и л а. У нас местов нету … (Н. Коляда «Уйди-уйди»); замена значения категории рода, склонение несклоняемых существительных: А н ж е л и к а. … Ты в каком американском кине такие слова видел, ну? И что ты про меня, «милую солнцу», знаешь?; В а л е н т и н. … а они все – просто вповалку друг с другом секс устраивают, содомия какая-то и Гоморра; М у ж и к. Да ты встань, парень, коленки застудишь… Будешь ходить (ходит на полусогнутых), как обезъян; Б а б к а. Он вам понравится. К ему привыкнешь, он смешной, как собачонок (Н. Садур «Ехай»); изменения в группах согласных и гласных, замена морфем: И л ь я. … На кухне кран текёт; А н т о н. Так надо было просто дрожжи на хлеб намазывать, и все дела! И жувать, жувать, жувать!; А н т о н. … я могу, если вы так хочете, товарищ ар-цы-ст! (Н. Коляда «Рогатка»); Л ю д м и л а И в а н о в н а. Ромкино дитё (В. Сигарев «Семья вурдалака»); И в а н С и д о р о в и ч. … из дома я теперь редковато выхожу. Разве что за хлебом. И коклетами. … («О. Богаев «Русская народная почта»); ненормативное склонение внутри компонентов словосочетательной конструкции «примыкание»: Ф о м и н а. А меня зато скоро прирежут. Г о л о с. По шуточкам, да? Ф о м и н а. Это уж как получится… (К. Драгунская «Яблочный вор»); ненормативное управление: И в а н С и д о р о в и ч. … Ростом он средним, волосы седые…(О. Богаев «Русская народная почта»); О н а … с хорошей девушкой Машей Петровой из города Москвы с комбинату «Трёхгорная мануфактура» (Э. Радзинский «Наш декамерон»); отсечение зависимого компонента во фразеологическом сочетании: М у ж и к. … Бульдозер я, парень, никогда не сломаю. Заруби (Н. Садур «Ехай»); сочетание грамматически несочетаемых компонентов сказуемого: Б а б к а. … Он подумал беречь меня… От Клыковых-то! … (Н. Садур «Ехай»); И в а н С и д о р о в и ч … а старые скажут: «Спятил старый пень. Славы надо стало» (О. Богаев «Русская народная почта»).

Речевые солецизмы различного происхождения (отсутствие лесической сочетаемости, стилистическое несовмещение единиц выражения, также многочисленны в русской драме конца ХХ века, что подтверждает натурализм её языка: С т а р у х а. … В магазинах отсутствует мясо свинины!...; С т а р у х а. … Суёт, понимаешь, мне в бок локоть с золотыми кольцами!... (Н. Коляда «Кликуша»); Л ю д м и л а. … И никто меня не посадит, потому что оправдают: в состоянии эффекта от вас я была…; Л ю д м и л а. … (Чихает.) Приношу прощение (Н. Коляда «Уйди-уйди»).

Грубая вульгарная и бранная лексика широко функционирует в драме отграниченного периода как в качестве оскорбительной, отвечающей интенциям унижения собеседника, так и в качестве коммуникативно «нейтральной» (несмотря на эмоциональную окрашенность) привычно-обиходной для продуцента речи, не преследующей цели задеть человеческое достоинство адресата или стороннего слушателя. В отношении читателя автором проводится тактика эпатажа для максимального когнитивного погружения его в среду «речевого дна»: Т и т и к а к а. Заткнись! Ноет и ноет!; Д о с я. Её вчера Шнырь у меня спёр. …; Скотина. Т и т и к а к а. Тварь, тварь, тварь!; (А. Слаповский «Блин-2»); В и к т о р. … А он срать на вас хотел!; П ё т р П е т р о в и ч. … Вон из моего дома, говнюк! ; Вон, скотина! Овца паршивая! … Вон, гад!; Убью, червяк!; … Тупорылая; А ну пошёл отсюдова, сопля ментовская! (В. Сигарев «Семья вурдалака»).

Таким образом, в рамках основной коммуникативной стратегии дискредитации современного общества автором реализуются тактики выхода за пределы канонического и эпатажа читателя посредством передачи в драматургическом тексте речевого натурализма. Внутренние коммуниканты драмы – персонажи – используют речевую угрозу и речевые натуралистические детали в целях проведения тактик защиты от нападок или, напротив, нападения и устрашения.

Литература:

1. Бабенко, Н.Г. Лингвопоэтические приёмы насилия над читателем [Текст] / Н.Г. Бабенко // Язык и поэтика русской прозы в эпоху постмодерна. – М: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. – С. 54-61.