Строительство и архитектура/2.Дизайн городской и ландшафтной архитектуры

 

 

 

К. иск-ия Заева-Бурдонская Е.А.

Московская государственная художественно-промышленная академия

им. С.Г. Строганова, Россия

 

МИФОЛОГИЯ ГОРОДСКОЙ

ИСТОРИЧЕСКОЙ АРХИТЕКТУРНОЙ СРЕДЫ  

 

     Архитектурная ткань среды центра крупнейших городов России, дошедшая до наших дней в малоизмененном или неизменном виде, в основном была сформирована в интереснейший для судеб искусства период историзма и модерна, то есть на про­тяжении второй пол. XIX – нач. XX веков. Усложнения, переструктурализация в связи с распадом патриар­хальных связей и дальнейшей урбанизацией выразились в неоднород­ности культурной жизни города. Период бурной застройки изменил ар­хитектурный облик центра. Со второй пол. Х1Х века начинается новый этап социально-экономического развития России, а уже к концу столетия достигают небывалого подъема практически все сферы промышленного производства. Появляются новые коммерческие символы эпохи: пассажи, доходные и торговые дома, банки, страховые общества, гостиницы, а позднее – универсальные магазины, частные банкирские фирмы и т.д. Центральная улица (проспект) становится средоточием репре­зентативных сооружений общегородского уровня значимости, в кото­рых конкретно-историческое стилевое выражение дополнено статусным содержанием: в экзотике названий «лувров», «метрополей», «пасса­жей», «националей», в подчеркну иностранном происхождении «О бонъ марше» или «Квисисана», «Мулен Руж», в неповторимости наи­менований магазинов колониальных товаров.

     Городская среда в этот период складывалась как специфи­ческая целостность. Ее во многом определило своеобразие средового наполнения, контактный сомасштабный человеку предметный слой, который является «посредником» в общении горожанина с новой типологией архитектурных сооружений. Совокупность подобного объектного наполнения в конце ХХ столетия получила определение «дизайн городской среды», а в тот период, о котором пойдет речь в статье, уместнее говорить об элементах «протодизайна».

     Выразительность средового дизайна, мыслимая как форма внутренней активности каждого из его элементов, испытывает влияние доминирующего исторического типа мышления. Романтическая эстетика, на которую ориентировались художественные поиски эклектики и модер­на, в качестве ведущего вида искусства выдвинула литературу - на­именее подражательное и наиболее выразительное из искусств. « ...в XIX веке сама живопись, как и музыка и в еще большей степени театр находились в зависимости от литературы», а ситуацию, склады­вающуюся в художественной культуре с XIX века можно назвать «ли-тературоцентризмом» (с. 48, 52; 1). Литературоцентризм, ставший внутренней основой функционирования пластических искусств целой эпохи, повлиял на природу выразительности и архитектуры и протодизайна, пронизав эстетикой «слова» всю систему семантических и композицион­ных связей среды. К началу XX столетия наряду с литературой (временным искусством) в ведущий вид выдвигается музыка. Неоромантизм с его пристрастием к полутонам, усложняющимся взаимосвязям части и целого из всех литературных жанров опирается на поэзию, где слово приобре­тает наиболее музыкальный – поэтический оттенок. Ищутся точки со­прикосновения музыки и поэзии. Эти искусства стали взаимно необходимыми видами художественной деятельности, ибо «изолированные» художественные тексты в многовидовой полистилевой архитектурной среде употребляются редко.

     Литературность художественного мышления легла в основу семан­тических связей архитектуры и средового протодизайна и на обыденном и на профессио­нальном уровнях. Видимо, глубина проникновения литературной формы выразительности в художественную культуру определилась достаточно высокой степенью возможных производных от естественного языка, т.е. вариативностью, и соответственно широтой законов обретения элементом художественной формы.

     На уровне обыденном максимально обобщенное «видение» средовых образов и понятий предстает в мифе в его символической форме (сим­вол важнейшая семантическая категория архитектурной среды и протодизайна). Мифогенное сознание сохранило свои ранние дорационалистические формы, что позволило интуитивно переводить коллективным восприя­тием художественно-эстетические особенности и закономерности сре­довых элементов в сферу обыденной жизни. Миф заключил в себе ме­ханизм присвоения художественно-эстетических смыслов обыденным сознанием. Мифогенный слой средового протодизайна - вневременный; его жизнеспособность покоится на возможности бесконечных смысло­вых интерпретаций элементов коллективным восприятием, порождающим новые мифологемы. Миф, таким образом, стано­вится моделью, по которой смысловые образы развиваются с целью восстановления неоднозначной сущности элемента средового наполнения, нагружения его обыденным смыслом в дополнение к функциональ­ной специфике. Первичное интуитивное расширение ассоциативного по­ля элемента,  его смысловое «достраивание» на обыденном уровне ста­новится первым шагом, встраивающим его в общую многоассоциативную картину архитектурной среды.

     Литературоцентризм в обыденном срезе опирается на еще архаи­ческие представления об олицетворенной силе слова, где процессы «обозначения»,  «названия» слиты с процессом познания. Обыденный срез бытия обходится анахроническими привычками, позволяющими первичное присвоение смысла вещи. Средовая мифология с преобладанием «слова» в оценке формы средового протодизайна становится одним из факторов предпочтения того или иного модного универмага, фирменного магазина или электротеатра. Выбор подчиняется эстетике реальных сиюминутных обстоятельств, не скор­ректированных логическим законом – порождение коллективного восприятия поверхностного слоя средовых смыслов, преобладающего над индивидуальным и утвердившегося в чертах массового характера городской культуры центра.

     Черты мифогенного мышления присутствуют в отождествлении «вещи» и «слова». Неповторимый облик торгового дома, магазина, уни­вермага или ателье фиксирован в индивидуальном, часто уникальном названии, как «Варшавская колбасная» или кинотеатр «Мулен-Руж», ... . С названием устойчиво ассоциируется уникальность прост­ранства улицы или проспекта в целом. Невский проспект вызывал ощу­щение «блеска», модности, средоточия фирм и  «имен».

     Отождествлением «субъекта» и «объекта» становится прямое соот­несение имени владельца торгового предприятия, фигурирующего на текстовой вывеске или в рекламных услугах, и функциональной специ­фики предприятия. Имя «Поставщика Его Величества Я. Беккера» ассо­циировалось с магазином роялей, К. Фаберже – с ювелирным магазином, Аванцо – с продажей художественных произведений: картин, гравюр, товарищество Кузнецова – с художественным фарфором и т.д. Существование филиалов фирм в разных городах страны (например, К.Фаберже: Москва – С.-Петербург – Одесса) создавало устойчивость ассоциаций, слово-имя приобретало суггестивную окраску, формировало социокультурный характер эмоций, в свою очередь воспринимавшихся горожанами как  собственные.

     Черта мифогенного мышления, отожествляющая «существо» и его  «имя» в элементах архитектурной среды лежит в основе субьектно-объектного неразделения. В городском центре благодаря преобладающей доли текстовой вывески и рекламных предложений сам владелец фирмы, магазина, торгового дома представляется именем, вынесенном на вывеску. С фасада «смотрели» самые знаменитые фамилии, вла­дельцы фирм, банков. Имя, замещающее личность, закономерно служило гарантией качества товара, повыпало престиж купленной вещи: «товар от Елисеева», «от Мюра» и т.д. Нумерация домов была введена лишь в конце XIX – начале XX веков, и адрес жителя ограничивался его именем: «Петров дом», «Баранов дом», ... . Текст становится окончательным видом конкретизации предмета, доказывая неразрывность самой вещи и ее идеи. Словесная реклама и вывеска, текст на маркизах, витринном стекле, навесах подъезда отождествляются с предметом в витринной выставке, графическим ри­сунком на текстовой вывеске, иногда переходящим в объем. Подобным повествовательным приемом (где скрытым стержнем повествования становится слово) выявилась природа дуализма средового мифа, объединившего слово и изображение.

     Обыденный дологический первичный взгляд на среду всегда эмоционален. Средовые смыслы облекаются в не­большие рассказы и предания, связанные с конкретным местом или предметом. Москвичами была любима прибаутка о «Сухаревой барышне», вышедшей замуж за Ивана Великого, а сама Сухарева башня устойчиво связывалась с именем таинственного чернокнижника Брюса, жившего и работавшего в ней. Невский проспект «помнит» имена Гоголя и Пушкина. Городовых шутливо относили к нечистой силе, считая, что в лесу есть леший, в воде – водяной, в доме – домовой, а в горо­де – городовой (с. 461; 2). В мифе среда живописуется, а не формализуется. Миф проникает в топонимику местности. Название Кунавино в Нижнем Новгороде берет начало от знаменитого постоялого дво­ра, подъезжая к которому местные кутилы еще издали кричали хозяйке: «Кума! ... Вина!» (с. 16; 3). Бытописание среды в легендах, исторических событиях дают начало поэтическому толкованию обыденности. Легенды и предания связывают воедино сразу несколько времен­ных слоев среды, что говорит о мифологическом «взгляде на прост­ранство изнутри и сведении всех времен в единое настоящее» (с. 10; 4). Обыденность непротиворечива и часто выполняет компенсирующую роль, переводя прошлое в настоящее, необычное в повседневное.

     Обыденный срез средового восприятия заполняет весь прост­ранственно-временной цикл жизни. «Миф, служивший ... способом пони­мания мира, становился и средством запоминания, закрепления в со­знании структуры территории» (с. 167; 5). Часто место историчес­кого центра связывалось с конкретной памятной личностью, которая становилась не только ориентиром в истории, но и в пространстве, бытуя в форме устойчиво-стереотипных экскурсов: «церковь, где вен­чался Пушкин», «дом Фамусова» и т.д. В топофилии – любви к исто­рически освоенному месту, хранящему память предшествующих поколе­ний, возникает ощущение защищенности территории, «освященной» ми­фом: территорию словно охраняет культ предков, сложившийся в историях и преданиях.

     Дальнейшим развитием ассоциативного поля элементов архитектурной среды становится уровень профессиональный. В этом уровне сим­вол и сопредельные ему структурно-семантические категории черпают логику ассоциаций в литературной природе выразительности. Рацио­нальный процесс формообразования переводит этап нагружения элемента многоассоциативным смысловым звучанием в логическую зависимость. Литературность выражения художественно-эстетических смыслов средового протодизайна может проявляться на уровне внутреннего соответствия форме. Например:

–  литературность метафоры функции или статусной идеи лежит в основе выбора исторического стилевого прототипа для того или иного сооружения и принадлежа­щих ему элементов декоративного и декоративно-прикладного искусст­ва и протодизайна. Опосредованное соединение форм, отвечающих в историзме (с его эстетикой выбора) и модерне (с его методологией стилизации) представлению о стиле и назначении здания, привели к тому, что знаки художественного языка, культурные смыслы связывались с жизненными значениями через литературные ассоциации. Чаще стилевой портрет исторического прообраза, из архивных, лите­ратурных источников, оживал в функционально новых сооружениях пас­сажей, торговых домов и универмагов, что позволяло «читать» стиле­вую символику декора фасадов. Банкирский дом Вавельберга на Невс­ком пр. представлял фантастическое переложение композиции палаццо дожей в Венеции. Стиль находил литературно-описательную аналогию: мощь готики переносилась на доходный дом, мусульманская средневековая архитектура – на особняк и т.д. Множество новых мотивов среды  искало опоры в многообразии источников. Мавритания читалась роскошью, китайщина – экзотикой и т.д. В метафоре, опиравшейся на логику выбора стиля, происходило совмещение рассудочного и фантазийного. «История выстраивалась как линейная последовательность сменяющихся событий, исключающая цикличность и мечту о возвращающемся золотом веке. В ее перспективе любые эпизоды обретали культурную равноценность» (с.184, 6);

– научный интерес романтической эстетики к истории, ее древ­ним экзотическим периодам, фольклору – сказкам, былинам проявился в обилии фантастических ирреальных романтически окрашенных образов-символов. В сооружениях историзма и ретроспективизма (нацромантизма) модерна русские образы дохристианской древности: лепные львы с расцветшими хвостами и ярило-солнце, чудо-богатыри в шлемах, христианские символы архангелов (проекты Ропета и Гартмана) соседствуют с героями западноевропейского эпоса: скульптура рыцаря в латах и т.д. «Люди спасались от настоящего в средние века, в мистицизм» (с. 61; 7). Экзотические драконы наличников, подзоров окон и витрин, огнедышащие оскаленные пасти чудищ, диковинные звери с когтистыми лапами,  змеевидные драконы с рогами, ... – символы ки­тайской мифологии подробно оплетают каждую деталь фасада магазина Перлова. Благодаря сохранению модерном декоративного начала формы, в нач. XX века сохраняется литературная изобразительность и символич­ность элементов средового наполнения. Вся «иконография модерна состоит из литературно-реминисцентных элементов», из которых выбирается ряд эстетических стереотипов, имеющих символическое значение и зак­репляется как стилевая эмблематика (с. 28; 8). В среду проника­ют символы сказочного инфернального мира: летучая мышь на дверном проеме декорирует почтовый ящик, флагодержатель предстает в виде одноглавого или трехглавого дракона, крокодил украшает низ металлического балкона, змеи обвивают лепной барочный медальон, в каменной резьбе оживают невиданные пеликаны, фантастические чудовища, не имеющие реальных прообразов. В тесной связи с мифотворчеством образы-символы «композитного» гибридного характера, примеры переходных состояний реинкарнации. Дракон с головой крокодила и мордой кролика вместо хвоста, грифоны и семарглы, чудесные птицы: василиск-петух с голо­вой змеи и павлин с огромным клювом. Пантеизм мифологических символов становится средством «очеловечивания» вещей эмоциями «добра», «зла», ..., что в смысловых ассоциациях бесконечно по ва­риативности. Связь с мифологией подтверждает стремление к фантасма­горическому и одновременно служит формой перевода сверхестественного в каждодневное. С помощью мифа, который берется со стороны своей символической черты, столь характерная для среды идея рукотворности, т.е. «искусственности», нереальности, получает сказоч­ный оттенок и сопровождается праздничной надобыденностью. Орлы, крылатые львы,  грифоны,  известные еще в мотивах классицизма, пе­реосмыслены и становятся составной частью пышных декоративно-изо­бильных праздничных композиций. Наделение мира витальной энер­гией в декоре модерна проявляется не только в антропо- и зооморф­ных символах,  но и в сказочных растениях: взятых из народных преда­ний болотных травах,  невиданных цветах, паутине, вьющихся диковин­ных водорослях, оплетающих волосы русалок. Они заполняют лепные консоли балконов, эркеров, решетки арок и парапетов. Новизна новой «универсальной» системы поэтической образности из мифов, легенд, философско-пантеистических представлений наполняет заимствованные образы обобщенным содержанием, отвечающим современным условиям; превращает их в символы,  сообщая бесконечность художественно-эсте­тических ассоциаций, что трактует сам символ как категорию логи­ческую, переводящую прагматичность коммерческого центра в празд­ничную надобыденность;

– средовые аллегории в поиске смысловых ассоциаций элементов часто пользуются бывшими образами мифологий. «В Новое время уже пе­рестали верить в буквальное существование мифических образов, миф широко использовался в целях реализма, романтизма, символизма ... теряя свою буквальность становясь аллегорией» (с. 173; 9). Алле­горией медицины и здоровья выступает древняя мифическая античная богиня здоровья Гигиейя с чашей, обвитой змеей, в руках (Никольская ул., Москва), аллегорией мудрости становится сова, выполненная в лепнине, каменной резьбе или металле, новизна технического прогресса, воп­лощенная в громадной шестерне, оказывается в руках античной богини. Дошедший со времен античности «знак Меркурия» – крылатые шпоры и жезл, обвитый двумя змеями, располагался на фасадах и шпилях крыш торговых домов, универмагов, пассажей, указывая на коммер­ческий характер сооружения;

– персонификации функций элементов среды опи­раются на устойчивые, литературно закрепленные ассоциации.  Олицетворяя абстрактное понятие «входа», его защищен­ности,  возникают львиные маски лепнины на пилонах подъезда, над входной дверью,  литые маски решеток арок, ... Олицетворением цеп­кости служат когтистые лапы птиц-драконов флагодержателей, ... .

     В качестве внешнего подобия литературоцентризму эмблемати­ческий декор фасадов наполняется буквенной аббревиатурой и цифро­выми знаками. Лепные барочные картуш, круглые ме­дальоны снабжены лепными, металлическими надписями с годом пост­ройки, инициалами владельца, реже – профессиональной текстовой и знаковой атрибутикой. В геральдической эмблеме вместо герба может присутствовать текст, указывающий на функциональную специ­фику сооружения.

     С течением времени сопредельные символу структурно-семанти­ческие категории элементов средового протодизайна: эмблемы, аллегории, пер­сонификации и метафоры обрастают все большей патиной смыслов, что расширяет поле их ассоциаций и позволяет им переходить в катего­рию средовых символов. Литературоцентристская природа выразительности определила декоративного, доходящий до декоративизма характер архитектурной среды. «Читаемая» или опосредованная литературным подтекстом функциональная и статусная специфика средовых элемен­тов продолжила непосредственно текстовые декоративную рекламу, сложив особую повествовательную декоративность – род описательности средового содержания центра, его пересказа языком пластического искусства. Повествовательное подробное многословие среды историзма эклектики и более монументальный эпический строй модерна стали результатом перевода внутренних смыслов в рациональный ло­гический ряд внешних декоративных форм – носителей конкретных понятий или обобщенных значений. Художественное многообразие де­кора формирует «говорящую» архитектуру представительного центра города. Эклектичный фасад торгового дома на Кузнецком мосту деко­рирован «знаком Меркурия»  (торговая специфика), рельефным носом корабля (символ заморских привозных товаров), маской льва и гри­фонами (охрана входа в здание). В фасаде модерна (торговый дом братьев Елисеевых на Невском проспекте) наряду с устоявшимися об­разами-аллегориями Меркурия – бога торговли и путешествий, а также боги­ни просвещения и науки, присутствует поэтичный природный мотив «интернационального» стиля, варьируемый элементами фасадной плоскости, воплощая идеал модности и особой элитарности.

     Поиск литературных основ в обосновании продекоративного ха­рактера среды не нов. Наиболее близко соответствие изобразитель­ной символики и семантики декора готического собора (в его отли­чии от романского) образу храма св. Грааля, созданному мистической поэзией ХП – ХШ веков, а генезис готической скульптуры объясняется через эволюцию рыцарского романа (с. 125; 10). Не слу­чайна популярность готики в теории и практике архитектуры почти всего XIX и начала XX веков.

     Многоассоциативный символ играл и конструктивную роль в постоянном увеличении сферы художественных смыслов среды. Множе­ственный идеал «прекрасного» мыслится постоянно расширяющимся как за счет круга ассоциаций исторически сложившихся элементов, так и за счет все новых практически полезных элемен­тов среды, требующих своего художественного осмысления. Среда ассимилировала новые формы и материалы, не имеющие символического наслоения, памяти художественной жизни, наделяя их традиционной опоэтизированной столетиями стилевой основой. Символ стал моделью, в которой не только сущест­вуют, но и по которой развиваются художественные образы, понятия представления (с. 145; 11). Роль «мифологизации» новых элементов выполнила пролитературная стилевая интерпре­тация (стилизация). Таковыми стали новые для городской среды технологии электрического освещения, новые материалы стекло-металлических конструкций прозрачных потолков и полов пассажей, витринных окон универмагов и т.д.

     Образ светоносности, присутствующий в материальной художест­венной культуре среды, во многом исходит из еще средневекового одухотворяющего качества «света-золота». В мире, где промышленность символ «нечистоты», свет и стекло олицетворяют высшие ценности. Майоликовые, часто рельефные, панно модерна повышали отражающую способность поверхности при вечернем и солнечном освещении. Золотая смальта мозаики текстовых вывесок переносила символический отте­нок «высшего» сакрального небесного света на весьма утилитарные сооружения (аптека доктора Пеля на Васильевском острове в С.-Петербурге). Золотые гербы и медали часто декорировали плоскости вывесок. Золотым блеском привлекал огромный калач над входной дверью в булочную Филиппова на Тверской ул.  в Москве.

     Пролитературная «символизация» новых для среды второй пол. XIX – нач. XX веков форм и материалов наделяла исторической перспективой их художественное бытие, делая вхождение в среду более органичным. Среда лишалась не только формальной, но и символической пустоты.

     Язык архитектурной среды определяется своей многоассоциативной природой.  Символ и сопредельные ему структурно-семантические категории,  будучи моделью обобщения постоянно расширяющегося ассоциативного поля элементов среды (их постоянного смыслового «достраивания»), определили специфику семантических взаимосвязей средовых форм, семантическую основу бытия исторически сложившихся эле­ментов и задали принципы вхождения в неканоничную целостность полистилевой городской среды все новых элементов, черпая источник ассоциативнос­ти, смысловой неоднозначности в характере природы выразительности, генетически заложенной в архитектурной ткани среды.

 

Литература:

1.     Социально-психологические проблемы научно-технического прогресса // Под ред. Б.Д. Парыгина – Л.: Наука. – 1982. –  169 с.

2.     Московская старина: Воспоминания москвичей прошлого столетия // Общ. ред., предисл. и прим. Ю.Н. Александрова. –  М.: Правда. – 1989. – 544 с.

3.      Булгаковский Д. Нижегородские легенды. –  С.-Петербург. – 1886. – 48 с.

4.      Каганов Г. Представления потребителей о типологически различ­ных средах // Дизайн городской среды. Типологические аспекты. Сб. научных трудов. Вып. 44, Серия «Техническая эстетика». – М.: ВНИИТЭ. – 1984. –  С.  6-21

5.     Иконников А. Поэтика архитектурного пространства // Ис­кусство ансамбля. – М.: Изобразительное искусство. – 1988. –  С. 163-204.

6.     Иконников А. Историзм в архитектуре. – М.: Стройиздат. – 1997. - 560 с.

7.      Кириченко Е. Архитектурные теории XIX века в России. – М.: Ис­кусство, 1986. –  344 с.

8.      Мурина Е. Проблемы синтеза пространственных искусств. –  М.: Искусство. – 1982. – 192 с.

9.     Лосев А. Проблема символа и реалистическое искусство. –  М.: Искусство. –  1976. –  367  с.

10.  Мурина Е. Проблемы синтеза пространственных искусств. –  М.: Искусство. – 1982. – 192 с.

11.  Лосев А. Проблема символа и реалистическое искусство. –  М.: Искусство. –  1976. –  367  с.