Знобищева М. И.

Тамбовский государственный университет им. Г. Р. Державина, Россия

Метафорическое начало в поэме С. А. Есенина

«Анна Снегина» и поэме Н.В.Гоголя «Мёртвые души»

Имена Николая Васильевича Гоголя (1809 – 1852) и Сергея Александровича Есенина (1895 – 1925) объединены принадлежностью к «русскому пространству». Философия и поэтика их художественного творчества всецело подчинена поиску души «живой». Вероятно, ощущая корневую связь со всем тем, что составляет самую суть национальной культуры, Есенин в Автобиографии (1922) признавался: «Любимый мой писатель – Гоголь» [1]. По многочисленным свидетельствам современников, поэт не раз обращался к его творчеству, восхищался «Ревизором», цитировал наизусть целые страницы любимых «Мёртвых душ». Цитатами из Гоголя пестрили его письма к друзьям.

Прямые параллели с Гоголем мы обнаруживаем в поэмах Есенина «Страна негодяев», «Анна Снегина», «Чёрный человек», в статье «Железный Миргород», многочисленных лирических стихотворениях. Сопоставляя лиро-эпическое наследие Есенина и Гоголя, и, в частности (по жанровому признаку), поэмы «Анна Снегина» и «Мёртвые души», мы, таким образом, вправе говорить о поэтическом языке их произведений, основным инструментом которого является метафора.

Именно в метафоре, по замечанию Н.Д. Арутюновой, «стали видеть ключ к пониманию основ мышления и процессов создания не только национально-специфического видения мира, но и его универсального образа, укрепляя её связь, как с логикой, так и с мифом» [2].

В поисках живой души герой есенинской поэмы отправляется в путешествие, своеобразно развивающее сюжет «Мёртвых душ», и потому метафора, функционируя на всех художественных уровнях обоих произведений, «работает» на создание их центрального образа – образа «русской души».

В плане сопоставительного анализа двух поэм наибольший интерес представляет языковая картина русского пространства. В лексический состав поэмы Гоголя органически входят его словесные атрибуты: пословицы, поговорки, присловья, загадки и фразеологизмы (свеж, как кровь с молоком; во рту точно эскадрон переночевал; бог знает что такое; дождь хлынул как из ведра; темнота…хоть глаз выколи; тресну со смеху; начал пули лить и мн. др.), в основе которых лежит метафора. Конструируя собственный мир, писатель виртуозно перерабатывает статичный идиоматический материал, переходя к динамической и гипердинамической метафоре: «…Когда экипаж въехал на двор, господин был встречен трактирным слугою, или половым, как их называют в русских трактирах, живым и вертлявым до такой степени, что даже нельзя было рассмотреть, какое у него было лицо. Он выбежал проворно, с салфеткой в руке, весь длинный и в длинном демикотонном сюртуке со спинкою чуть не на самом затылке, встряхнул волосами и повёл проворно господина вверх по всей деревянной галдарее показывать ниспосланный ему богом покой. Покой был известного рода…»[3]. Такова метафора переходного пространства и его обитателя - неуловимого в своей сущности духа трактирного гостеприимства.

Аналогична метафоричность есенинской поэмы. В её основе – та же народнопоэтическая лексика, материал пословиц и поговорок в лирической обработке автора: «Но люди – все грешные души. У многих глаза - что клыки», «скатилась со счастья вожжа», «у каждого хата гнилая, а в хате ухваты да печь», «себя вынимал на испод» и др. Особое место занимает в поэме концепт «душа», выраженный посредством поговорок и фразеологизмов: «а люди - все грешные души», несколько раз «за милую душу», «…в печёнки и в душу костит…», «ничто не пробилось мне в душу» и ключевое – «была бы душа жива». Душа в есенинской поэме – вечно сомневающаяся и вечно надеющаяся сущность, предельно остро реагирующая на явления внешнего мира и протестующая против смерти.

«Мёртвые души» Гоголя – апофеоз вещного, телесного мира. В антиномии души и тела, жизни и смерти открывается трагедия духовного поиска, дуалистическая картина которого ярче всего выражена природой метафоры, переводящей на язык земли знаки иного бытия.

В статье-трактате «Ключи Марии» Есенин выделил три типа образов: заставочные, корабельные и ангелические, соотнося их с душой, плотью и разумом соответственно. «Образ заставочный, - писал он, - есть, так же, как и метафора, уподобление одного предмета другому или крещение воздуха именами близких ему предметов»[4]. Согласно есенинской классификации, к заставочным образам его поэмы или собственно метафорам можно отнести портретные зарисовки героев поэмы: «луна хохотала, как клоун»; «объятия мельника круты, от них заревёт и медведь»; «Лабутя… мужик что твой пятый туз»; «крестьян ещё нужно варить». Корабельные образы – это детали пейзажа и фоны: «луна золотою порошею осыпала даль деревень», «дымком отдаёт росяница на яблонях белых в саду», «сиреневая погода сиренью обрызгала тишь», «древесная цветень и сочь», «ельник усыпан свечьми светляков» и др. В них уже заметно «уловление струения» (Есенин) - элемент корабельного образа или динамической метафоры. К ангелическим метафорам можно отнести образ «девушки в белой накидке», воплотившейся в земную женщину по имени Анна, но являющую собой в душе поэта образ мечты, идеала, неба, блоковски-соловьёвской Вечной Женственности.

Структура «Мёртвых душ» насквозь метафорична. Каждое слово поэмы – символ. Метафора здесь не только именует предметы, но и является орудием авторского мышления. Метафора города строится на метафорических описаниях пространства, населяющих его жителей. Это Дама, приехавшая в экипаже, подобном арбузу, это трактир, «с тараканами,

выглядывающими, как чернослив, из всех углов», это круги бюрократического ада и апофеоз городской темы – губернский бал. Метафора конструирует и замкнутые миры помещичьих усадеб. Маниловка – это «майский день… именины сердца». Сущность Коробочки даётся в очевидной метафоричности её имени. Ноздрёв – тоже коробочка, только бестолковая, с музыкой - шарманка. Жилище Собакевича, «средней величины медведя», напоминает берлогу. Только образ Плюшкина не так однозначен и даётся в развитии. Здесь хозяин напоминает призрак, «мёртвую душу» в мёртвом теле когда-то благополучного Дома. Метафора становится более глобальной и выходит на уровень символа.

Два начала гоголевской поэмы – ирония и лирика – сосуществуют благодаря метафоре. Переход от низкого к высокому осуществляется путём составления новых метафорических рядов (пользуясь есенинской терминологией, - заменой заставочных образов корабельными и ангелическими). Метафоричен и центральный образ поэмы: Русь – вещая «птица-тройка». Именно он выражает у Гоголя русскую идею Троицы, мессианства и вечного движения-полёта. Эта грандиозная метафора, вышедшая из мифа, породила множество образов, отражающих смысл и сущность русского пространства. Как элемент национальной культуры, она вошла и в творческое сознание Есенина, переосмыслившего этот образ в контексте своего времени.

Таким образом, метафора, являясь не только языковым средством художественной выразительности, но и орудием поэтического мышления, выполняет функцию механизма передачи образной памяти народа в процессе культурной преемственности.

Литература:

1. Есенин С.А. Собр. соч.: В 3 – х т. Т. 3.М., 1977. – С. 269.

2. Теория метафоры / Вст. ст. и сост. Н. Д. Арутюновой/ М., 1990. – С. 6.

3. Гоголь Н. В. Собр. соч.: в 8 т. Т. 5. М., 1984. – С. 5-6.

4. Есенин С.А. Собр.соч.: в 3 т. Т.3. М., 1977. – С. 148.