Две модели исторической памяти  в «воображаемых сообществах» современной Европы

*112760*

Пушкарева Т.В.,

доцент кафедры культуры и дизайна РГСУ,

кандидат философских наук

Две модели исторической памяти

в «воображаемых сообществах» современной Европы

Историческая память играет одну из главных ролей в конструировании идентичности современных обществ, что было впервые показано в ныне ставшей классической работе Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества» (1983). Констатируя беспомощность современных ему теорий в объяснении феномена нации и национализма, американский исследователь делает вывод о том, что принадлежность к нации выступает как своего рода религия современного общества, сулящая человеку бессмертие в вечном существовании нации, к которой он себя причисляет в своем воображении[1]. Андерсон говорит о ценностной, культурной укорененности «воображаемых сообществ», на конкретном историческом материале раскрывает механизмы создания («воображения») нации, разрабатывает понятие «национальное сознание». Связанная в классической европейской интерпретации, в первую очередь, с властными отношениями, интересами элиты, с государственной идеологией и политикой, у Андерсона нация предстает «как новый, характерный для современного общества, способ связывать воедино, в целостном восприятии, пространство, время и человеческую солидарность. Особенность этого соединения и заключается в том, что оно не осуществимо без воображения, опосредующего и обосновывающего коллективную связь, без унифицирующего воображения, создающего культурно целостные воображаемые сообщества, которые к тому же имеют ценностный характер»[2]. Можно сказать, что у Андерсона нация трактуется как универсальная полезная иллюзия, без которой бытие человека в секуляризированном мире оказывается невозможным.

Несмотря на то, что свои тезисы Андерсон раскрывал на материале стран Юго-Восточной Азии, его теоретические выкладки стали основанием для европейских интеллектуалов, ставящих своей целью обосновать, определить рамки совместной исторической памяти нового «воображаемого сообщества» — новой объединенной Европы.

С 80-х годов развивается новая ветвь исследований того, как образы в широком смысле формируют конструкцию сообщества. Ведущие понятия здесь не только воображаемые сообщества Бенедикта Андерсона, но и воображаемые социальные институты Корнелиуса Касториадиса (1975)[3] и воображение, как этап социальной идентификации индивида в концепции Жака Лакана. С 1990-х годов для обсуждения социальных образов все чаще используется понятие «коллективная память». То, что в 60-е и 70-е годы называлось мифом и идеологией, с 90-х годов обсуждается с использованием понятия «память».

Понятия исторической, культурной, социальной памяти, несмотря на нарастающий скепсис относительно эвристического потенциала этого понятия[4] прочно вошли не только в общественно-политический лексикон современных обществ, но также в научный лексикон гуманитарных дисциплин, что привело с 80-х годов к так называемому «мемори буму» (своеобразной интеллектуальной моде на исследования исторической, культурной, социальной памяти, применение меморального категориального аппарата в социально-гуманитарных исследованиях), а также в связи с этим к переосмыслению понятий мифа и идеологии.

Социальной предпосылкой активизации «memory studies» стали события 90-х годов прошлого века, когда на территории постсоветской Восточной Европы образовались новые государства, которым пришлось заново формировать государственную идеологию и в связи с этим «переписывать историю», а также решать проблему культурной, политической идентификации больших национальных групп, что актуализировало национальное измерение исторической памяти.

С другой стороны, осмысление уроков Второй мировой войны в странах Западной Европы, становление международных институтов по правам человека, а также логика экономической и политической интеграции Европейского союза требовала и продолжает требовать культурного и идейного оформления новой Европы, что нашло отражение в процессах формирования и конструирования наднационального варианта исторической памяти. В результате этих исторических процессов в общественном сознании современной Европы можно заметить формирование и конкуренцию двух моделей исторической памяти – условно говоря, национальной и наднациональной[5].

Если для национальной модели исторической памяти зачастую характерна апелляция к этнической идентичности, происходит своеобразная сакрализация нации как этнического образования, то в наднациональной модели исторической памяти подчеркивается идентичность гражданская, основанная на признании прав человека как сакральной ценности. Если в первой модели господствуют механизмы противопоставления своей версии исторической памяти – чужой (или игнорирование чужой версии), то для второй модели характерны механизмы включения разных версий исторической памяти в одну общую. Если для национальной модели исторической памяти допустимо довольно свободное обращение с исторической истиной в интересах нации и государства, то для наднациональной модели исторической памяти историческая истина выступает в качестве обязательного условия, так как «право на знание о прошлом – существенный элемент наших прав»[6].

Как национальная, так и наднациональная модели исторической памяти могут быть развернуты в демократических обществах (в качестве согласованной гражданской версии прошлого). Национальная модель характерна для транзитивных обществ, где она реализуется как полезная на данном историческом отрезке мобилизующая и/или отвлекающая и/или обосновывающая риторика, и для авторитарных обществ (как жесткий, насаждаемый политической элитой конструкт).

В первой модели историческая и культурная память выступает как средство формирования национальной идентичности, во второй модели – как способ формирования солидарности постнационалистических политических сообществ и соответствующей идентичности.

[1] Баньковская С. Предисловие к изданию на русском языке // Андерсон Б. Воображаемые сообщества. - М.: Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2001.

[3] Касториадис К. Воображаемое установление общества. – М.: Логос, Гнозис, 2003.

[4] Klein K.L. On the emergence of Memory in historical Discourse // Representations. Winter 2000. № 69 (Special Issue: Grounds for Remembering). - P. 127-150; Olick J. K. Collective Memory: The Two Cultures // Sociological. November 1999. Vol. 17, № 3. - P. 333-348; Kansteiner W. Finding Meaning in Memory: A Methodological Critique of Collective Memory Studies // Historie and Theory. May 2002. Vol. 41. № 2. - P. 179-197; Савельева И.М., Полетаев А.В. «Историческая память»: к вопросу о границах понятия // Феномен прошлого / Ред. И.М.Савельева, А.В.Полетаев. - М.: ГУ-ВШЭ, 2005. - С 170-220.

[5] Здесь мы имеем в виду, прежде всего, официальный публичный дискурс (практика коммемораций и законодательных инициатив).

[6] Мisztal B.A. Collective Меmоrу in а Global Age Learning How and What tо Remember // Current Sociology, Volume 58, Number 1, January 2010. – C. 41.