Утопические «пороги» в современных литературных сюжетах

А.Н.Воробьева

Одним из таких «порогов», блокирующих дальнейшее развитие утопии к новому уровню, является мотив эскапизма как единственное решение противостояния человека и государства. «Революцию взять сюжетом невозможно», - писал А.Белый. Но литература (в том числе сам А.Белый) всегда демонстрировала обратное: именно она брала «сюжетом» любые революционные вершины истории. Яркий тому пример – русская литература на драматическом изломе истории России.

В «лихие», как у нас до сих пор их называют, 90-е годы прошлого века, в реальной истории России происходила одна из «революций», которую по антиномической аналогии с 1917 годом правильнее называть «обратной», в русской литературе одна за другой появляются маленькие повести и рассказы, составившие целый пласт постутопических сюжетов, читаемых сейчас как метатекст метафорического продолжения «классической» антиутопии после объявленного ею конца – Великой операции. «Невозвращенец» А.Кабакова (1987), «Носитель культуры», «Не успеть» В.Рыбакова (1988), «Новые Робинзоны» Л.Петрушевской (1989) «Записки экстремиста» А.Курчаткина (1990), «Лаз» В.Маканина (1991), «Омон Ра» В.Пелевина (1992), «Лимпопо» Т.Толстой (1997) – вот этот ряд текстов, имеющих общие черты, общий образ, общую тенденцию к художественному освоению «страшных лет России», в реальности которых фантастики было если не больше, то ровно столько же, сколько в реальности названных сюжетов. Все эти тексты возвращают в литературу «маленького» человека, которого игнорировала советская литература, превратив его в «настоящего» человека (Б.Полевой) без собственной частной судьбы.

Герой постутопии, уныло существующий на своей камерной площадке, не имевшей выхода к большому пространству жизни, вдруг видит государство, в прошлом сильное и всемогущее, в обличье одряхлевшего, немощного, разоблаченного дьявола, не способного уже соблазнять человека, утратившего и предмет, и средство соблазна, неплатежеспособного ловца душ. Не способен и человек, переживший Великую операцию по удалению души, оказать сопротивление государству, в котором он теперь видит только жадного и корыстного соперника в борьбе за существование, еще вооруженного и потому опасного. Человек, лишенный органа, производящего «фантазию» (Е.Замятин), и книг – пищи для этого производства, перестал мечтать о светлом будущем и жить ради него, впал в анемическую «кому», от которой он пробуждается лишь для того, чтобы бежать от настигающего его государства для последнего поединка, то есть для последнего ограбления. Ситуация погони государства за человеком художественно точно выстроена в рассказе Петрушевской: задача «новых Робинзонов», бежавших от какой-то социальной катастрофы из города в деревню, - скрыть свою спасительную деятельность на земле от «хозкоманды» (пародийный вариант исторических продотрядов). Молодая семья изощренно осуществляет побег вглубь природы (леса).

Подобные сюжеты (утопической направленности) продолжаются в следующем десятилетии (2000-е г.г.), становясь более разнообразными по тематике, персонажной «населенности», трактовке «истории вопроса», в частности, о прошлом России, в котором, возможно, скрыты ответы на главные вопросы сегодняшнего момента: в чем причина несчастья России? Есть ли будущее у России? Изображаемый в литературе последних лет мир ужесточается, государство вновь набирает силу, становится изощренно циничным и изобретательным в отношении человека. «Маленький» человек в варианте интеллигента, измученного полной программой недостач жизни при внешней активизации остается на том же уровне душевного бессилия перед лицом враждебного ему государства, абсурд которого не пытается разгадать. Он привычно носит в душе виноватое смирение («Маскавская Мекка» А.Волоса, 2003, его же «Аниматор», 2005; «На будущий год в Москве» В.Рыбакова, 2003; «2017» О.Славниковой, 2006; «Списанные» Д.Быкова, 2008). Другой вариант «маленького», народно-низового героя, обретает символическую значимость личностных и культурно-нравственных утрат («Кысь» Т.Толстой, 2000; «День опричника» В.Сорокина, 2006, его же «Метель», 2010). Возникают образы демонических злодеев с претензией на статус сверхчеловека («Нет» Л.Горалик и С.Кузнецова, 2003, «Шкурка бабочки» С.Кузнецова, 2005), оборотней также со сверхчеловеческими возможностями, с которыми связываются надежды на будущее возрождение человека («Лед» В.Сорокина, 2002, его же «Путь Бро», 2004, «23000», 2006; «Священная книга оборотня» В.Пелевина, 2004, его же «Ампир В», 2006). И вот главная новая особенность: поиск сильного действенного героя-воина с задатками лидера – ностальгическая проблема в литературе, как и в жизни («Асан» В.Маканина, 2008; «Б.Вавилонская» М.Веллера, 2005; «Москва-Ква-Ква» В.Аксенова, 2006; «Джаханнам, или До встречи в аду» Ю.Латыниной, 2005), с возможностями чародея, т.е. изначального утописта («На будущий год в Москву» В.Рыбакова, «Остромов, или ученик Чародея» Д.Быкова).

Следует отметить появление еще одного характерного героя: человек боящийся. Он не доверяет никому и ничему. И это отражается в его устной речи: язык наполняется словами-паразитами, что подчеркивает сомнение, неуверенность, страх сказать лишнее (особенно распространенное – «как бы», выражающее готовность к отказу от высказываемого суждения в любой момент, совсем уж паразитическое - «типа», выражающее готовность к замене). Происходит сужение мышления, протеста, решения и т.д. до масштаба личного мнения, и оно выражается в языке с помощью частого употребления неуверенных слов: по-моему, вроде бы. (В.Рыбаков, На будущий гол в Москве).

Традиционный в литературе мотив странствий трансформируется в мотив вынужденной эмиграции, точнее - эвакуации (во всех названных произведениях, особенно ярко в текстах Д.Быкова, В.Рыбакова). Отметим мрачную эволюцию этого мотива от 1990-х к 2000-м годам: «улетчики» В.Рыбакова сопротивляются уносящей их силе («Не успеть»), его же герои на новом этапе стремятся улететь куда-нибудь из своей «чужой» страны («На будущий год в Москву»). Это проявление неизбывного утопизма сознания русского народа, перешедшего в современное общество. Перефразируя И.А.Бунина («Россия вся – деревня»), мы можем сказать: Россия вся – утопия.