Анисимова Т.В.

(Волгоград, ВолГУ)

Специфика отношения к понятию «манипуляция» в различных видах дискурса

В современной научной практике термин «манипуляция» обладает яркой пейоративной оценочностью, присущей ему и как словарной единице, и в контекстном употреблении. В широком и размытом семантическом поле термина «манипуляция» выделяются ключевые элементы: «отрицательная» интенциональность адресанта и скрытый (неявный для адресата) характер воздействия. В связи с этим нередко манипуляцией огульно объявляется все то, что по тем или иным причинам не нравится пишущему. Это своего рода клеймо, с помощью которого клеймят людей или общественные явления, не одобряемые автором. Иногда это делается по сугубо личным филологическим пристрастиям, иногда по политическим. Ср., например: «Манипулятивному воздействию в ораторской речи в большей степени свойственно косвенное воздействие. Оно осуществляется посредством создания у слушателей определенного эмоционально-оценочного отношения к какому-либо предмету или явлению. Этому способствует употребление в речи таких стилистических средств, как метафора, эпитет, сравнение, антитеза, контраст, эмотивная и оценочная лексика, в том числе и эмоционально окрашенные синонимы, гиперболические, иронические и юмористические высказывания» [Мажар 2006: 222], где средствами манипуляции объявляются вполне мирные и давно известные стилистические приемы. Однако, чтобы читатель согласился с наличием такой функции у метафоры, следует не просто привести пример рекламы, где метафора принимает участие в создании манипулятивного эффекта, а объяснить механизм: почему, собственно, метафора, эпитет, антитеза и пр. должны считаться средством манипуляции, ведь можно привести сколь угодно много примеров, где эти приемы не выполняют никакой манипулятивной функции.

В качестве примера использования термина «манипуляция» как средства заклеймить политических противников И.В. Беляева приводит рецензию С.Г. Кара-Мурзы на фильм «Ворошиловский стрелок»: «О фильме «Ворошиловский стрелок» сказано, что это «прекрасный пример эффективной эксплуатации и канализирования стереотипов в манипуляции сознанием» [Кара-Мурза 2006: 646], ибо здесь в качестве «носителей зла» выбираются те, которые уводят внимание от реальных виновников всеобщей катастрофы; носителями зла представляются близкие, осязаемые социальные или этнические фигуры, а это испытанный способ возбудить простые, черно-белые чувства и канализировать общественную ярость в сторону фундаментализма (характерно, что свою критическую статью о фильме в газете «Завтра» С.Г. Кара-Мурза назвал «Болотные огни»). Думаем, что обвинения режиссера (у которого, очевидно, иные политически взгляды, чем у критика) в манипуляции массовым сознанием вряд ли правомерно» [Беляева 2009: 24-25].

Именно тот факт, что авторы, эмоционально осуждающие манипуляцию, как правило, сами допускают еще больше манипулятивных приемов, чем было в рецензируемом ими тексте, лишний раз подтверждает, что, к сожалению, в этой области еще далеко до полного научного осмысления: «Ложь в рекламной коммуникации - во многом субъективная категория, так как сложно установить, действительно ли адресант убеждает аудиторию в том, во что не верит» [Бровкина 2000: 94]. «На эмоционально заряженную тему, в отношении которой мнения людей сильно расходятся, невозможно подготовить сообщение, которое все посчитали бы правдивым и непредвзятым» [Аронсон 1998: 92].

Как представляется, манипуляцию следует оценивать в сугубо научных категориях (неоценочно), не впадая в негодование от каждой метафоры или даже подмены понятия, воздерживаясь от обвинений ораторов в неискренности (поскольку в этом случае обвиняющий сам допускает софизм «чтение в сердцах»). Язык – не математическая система, он не поддается логическому структурированию. В нем всегда будут появляться те или иные обороты, не одобряемые филологами, не нарочно, без всякого тайного намерения обмануть. В частности, не подозреваем цитированных выше (и многих других, выступающих с подобными утверждениями) филологов, эмоционально и с помощью манипулятивных средств осуждающих манипуляцию, в намеренном желании обмануть аудиторию.

С точки зрения речеведения, манипуляция – это только средство формирования отношения к объекту, приемы, с помощью которых у аудитории вызывается запланированная говорящим реакция. На неизбежность (необходимость) употребления в любой публичной речи подобных средств воздействия указывают многие авторы. Так, О.С. Иссерс отмечает: «Говорящий не только имеет возможность выбирать различные варианты выражения некоторого содержания, но и вынужден осуществлять этот выбор. Любое высказывание вынуждает говорящего «занять позицию» (ср. известные примеры: «Бутылка наполовину пустая» и «Бутылка наполовину полная»)» [Иссерс 2003: 25]. То есть использование определенных приемов, обычно идентифицируемых как манипуляция, всегда есть в речи. Поэтому за сам факт их употребления нельзя осуждать оратора. Ведь любой эвфемизм, метафора, даже цитирование может быть квалифицировано бдительными лингвистами как манипуляция и на этом основании осуждено (см., например, [Попова 2005]). Однако без таких оборотов нельзя обойтись даже в этикетном общении.

Как представляется, внимание ученых следует переключить с проблемы выискивания (и осуждения) все новых речевых форм, подпадающих под определение манипуляции, на установление того, какие из них допустимы, а какие не допустимы в том или ином конкретном виде дискурса и почему. Поскольку ведь очевидно, что к тексту политической рекламы нельзя предъявить те же требования, что и к тексту академической лекции. То есть от огульного осуждения необходимо перейти к выявлению закономерностей.

В связи с этим следует с осторожностью отнестись к призывам добиться законодательного осуждения манипуляции: «Оптимальное функционирование языка в социуме с развитой политической и общественной структурой должно опираться на постоянное регулирование не только со стороны права, но и со стороны общества. Объем понятия экологии языка, введенного в научный лингвистический обиход в последние десятилетия, следует дополнить фактами манипуляций. Специалисты в области юридической лингвистики традиционно относят к области нарушения этико-речевых норм использование инвективной лексики. Манипулятивное использование языка может быть тоже причислено к нарушениям этико-речевой нормы» [Беляева 2009: 26].

Теоретически эта мысль вполне разумна, однако практически ее реализовать в данный момент невозможно. В ситуации, когда в нашей литературе к манипуляции периодически относят все, что хоть немного отклоняется от логического стиля учебной лекции, сформулировать четко (так, как требуется для закона), что же именно будет преследоваться, вряд ли удастся. Ведь если использование инвективной лексики или недобросовестность рекламы (например, говорит, что продукт натуральный, в то время как анализ показал, что в нем большое количество химических добавок) легко доказать в суде, то как доказать манипуляцию? Что, например, можно предъявить автору объявления в мебельном магазина: «При покупке за наличный расчет – скидка на товар 8%». Здесь нет прямого обмана: за наличный расчет магазин, действительно, продает мебель на 8% дешевле, чем в кредит. Однако эта разница является ставкой за кредит. Вместе с тем на фоне многочисленных явно обманных обещаний «0% за кредит» магазин не решается прямо сказать, что берет проценты за кредит и вынужден прибегнуть к манипуляции. Он выставляет на ценнике ту сумму, которая соответствует стоимости + ставке за кредит, а за наличный расчет обещает скидку. Таким образом, покупатель в кредит считает, что он заплатил лишь истинную цену мебели, а покупатель за наличные доволен, что получил скидку. Этот прием является очевидной манипуляцией, однако вряд ли удастся как-либо наказать его автора, поскольку, с точки зрения этики, (а тем более законодательства) здесь все в порядке.

В связи с этим считаем нужным предложить два краеугольных суждения, которые, на наш взгляд, должны быть положены в основу изучения манипуляции.

1. Прекратить огульное осуждение манипуляции как чего-то постыдного, неприличного. Перестать запугивать ею, изучать и описывать в нейтральных тонах. Это особенно важно в связи с тем, что большая часть приемов манипуляции на деле оказывается формой выражения собственного мнения. Поскольку человеку свойственно стремление сделать из слушателей своих сторонников, он употребляет эмоциональные средства воздействия, среди которых много и причисляемых филологами к средствам манипуляции. Что касается второго признака манипуляции (корыстных мотивов говорящего), то следует признать, что за редкими исключениями (такими, как реклама), разговоры о личных выгодах говорящего являются очевидным манипулятивным приемом «чтение в сердцах», поскольку слушатели не имеют права домысливать за говорящего мотивы, которые им движут. Здесь возможны все степени «чтения в сердцах»:

- прямое навязывание: «(Мать уговаривает дочь не бросать университет). Было бы легко заподозрить в приведенном примере убеждение, а не уговаривание, поскольку здесь преобладают рациональные аргументы. Однако усиленное подчеркивание пользы (вреда) для адресата, если он поддастся (не поддастся) на уговоры, является в данном случае манипуляцией: умолчание о том, что уговаривающий не менее (если не более) заинтересован в исходе дела (…) относится к так называемым аннулирующим преобразованиям» [Иссерс 2003: 154]. Обвинение матери в отсутствии искренней заботы о судьбе дочери должно быть, конечно, подвергнуто сомнению;

- случаи, где мотивов может быть два или более, но исследователь замечает только тот, который дискредитирует оратора. В качестве примера сошлемся на судебную речь. Адвокату, конечно, выгодно, чтобы его клиента оправдали, поэтому предположение, что он сражается и с выгодой для себя, не лишено основания. Однако нельзя отрицать и возможность наличия у него такого мотива, как борьба за справедливость;

- случаи, когда выгода не собственно личная, поскольку оратор борется за честь учреждения. Сюда следует отнести весь PR, который нередко квалифицируется как сугубо манипулятивный дискурс на том основании, что оратор не сообщает абсолютную истину, а создает одностороннюю картину реальности.

2. Признать, что разным видам дискурса присуща разная степень допустимости использования средств манипуляции. В связи с этим нельзя осуждать тот или иной вид дискурса как манипулятивный только на том основании, что он не следует требованиям, предъявляемым к научному дискурсу.

Так, реклама обязана апеллировать к ценностям слушателей, поэтому высказывание типа вам полезно или вам выгодно не может быть признано обманом на том основании, что адресант преувеличивает полезность товара и скрывает тот факт, что продажа выгодна и ему самому. В концепцию рекламы как вида дискурса заложены эти признаки: необходимость расхваливать товар в преувеличенных тонах и личная заинтересованность адресанта. Адресат заранее оповещен об этих признаках, поэтому их наличие в тексте не может считаться обманом. Эта простая истина очевидна для тех, кто всерьез исследует рекламу: «Реклама призвана преувеличивать те или иные характеристики товара, с тем, чтобы подать их выпукло. (…) Рекламная сказка, рекламный миф, по своей природе, конечно же, не может “соответствовать действительности”. Не случайно один из капитальных трудов по рекламе уже упоминавшегося мною американца Сэма Бейкера назывался “Позволительная ложь”. То есть та “ложь”, которую мы ожидаем и позволяем ей существовать. Не думаю, что найдется много потребителей, которые примут “за чистую монету” великолепный, на мой взгляд, видеоролик о пылесосе Moulinex, в котором показано, как женщина, чистящая пылесосом ковер, притягивает к потолку мужчину, читавшего газету этажом ниже» [Феофанов 2001: 68].

В исследованиях PR-дискурса следует признать, что отбор правдивой, но выгодной адресанту информации это допустимый прием. Во-первых, сообщение только положительной информации о себе – это конструктивный признак PR-дискурса, и нарушение его особо «честными» субъектами выглядит так же нелепо, как критика юбиляра в поздравительной речи ради дурно понятой «объективности» его портрета. Во-вторых, в любой речи оратор должен иметь четко сформулированную задачу воздействия на конкретную аудиторию и отбирать аргументы для реализации этой задачи. Если же оратор каждый раз сообщает все обо всем, то это свидетельствует не о его честности, а о плохой риторической подготовке, неумении взаимодействовать с аудиторией по существу рассматриваемого вопроса.

Аналогично и в судебном дискурсе случаи, когда «целью перлокутивного воздействия на слушающего может быть побуждение его к совершению определенного действия, выгодного оратору» [Мажар 2006: 222], не являются манипуляцией. Можно привести большое число примеров из речей выдающихся русских юристов, где они, эмоционально обращаясь к присяжным, очевидным образом рассчитывают на то, что те произведут выгодное для оратора действие – оправдают подсудимого. Несмотря на это никаких манипуляций в этих речах нет.

В связи с этим до тех пор, пока автор держится в границах требований, предъявляемых к его виду дискурса, нельзя его осуждать за манипуляцию. Однако как только формы, присущие одному дискурсу, переносятся в другой, возникает повод для осуждения автора, поскольку в этом случае разрушаются конститутивные признаки этого дискурса, не учитываются его основные ценности.

В качестве характерного примера такого нарушения сошлемся на учебник Ю.П. Гармаева [2005]. Его автор много лет работал прокурором, выступал в суде и прочно усвоил особенности и ценности судебного дискурса. Однако если в судебной речи слабо мотивированное навязывание оценок, использование эмоциональной лексики и т.п. является обычным (и допустимым) средством воздействия, то в научной литературе такого рода аргументы выглядят совершенно одиозными. Приведем несколько примеров, подтверждающих эту мысль.

Известно, что научный стиль речи не может включать сколько-нибудь значительное количество слов с эмоциональной окраской. На этот признак, как один из наиболее существенных, указывается практически во всех трудах по функциональной стилистике (См., например: [Кожина 1983: 175]) Вместе с тем в рассматриваемой книге концентрация эмоциональных элементов на единицу текста иногда бывает чрезвычайно высокой. Такой процент оценочных слов не характерен не только для научной речи, он в целом выше чем обычно бывает свойственно публицистике. Приведем лишь небольшой отрывок, хотя таких мест в книге больше чем достаточно (выделена оценочная лексика): «Широкое распространение получила практика лживого запугивания своего клиента о том, что его вот-вот задержат, арестуют, применят иные меры процессуального принуждения, что «злые следователи» хотят его сделать единственным обвиняемым по групповому делу, а остальных отпустить и сделать свидетелями и т. п.… При этом недобросовестный адвокат имитирует высокую активность своей работы, якобы ходит по инстанциям, договаривается с нужными людьми, угощает их, дает взятки и т.п., т. е. делает все возможное и невозможное, чтобы спасти, облегчить участь своего подзащитного. Основная цель этих ухищрений ясна – деньги! Неопытный, доверчивый обвиняемый проникается доверием и уважением к такому адвокату, платит высокие гонорары, впадает в психологическую зависимость, просто «молится» на своего защитника. А тем временем недобросовестный адвокат либо вообще ничего не делает, либо даже вредит клиенту, например, тайно договаривается с коррумпированным следователем о задержании подозреваемого не двое суток, с тем, чтобы эффектно добиться его освобождения и т. п.» [Гармаев 2005: 170-171]. Назначение всех этих эмоционально-оценочных элементов очевидно – формирование негативного отношения к адвокатам как процессуальным противникам автора книги.

В стилистике к научной речи предъявляются довольно строгие требования, касающиеся состава и порядка предъявления аргументов: «Сфера научного общения отличается тем, что в ней преследуются цели наиболее точного, логичного, однозначного выражения мысли. Главнейшей формой мышления в области науки оказывается понятие, а языковое воплощение динамики мышления выражается в суждениях и умозаключениях, следующих одно за другим в строгой логической последовательности. Мысль здесь строго аргументирована, ход логических рассуждений особо акцентируется» [Кожина 1983: 164]. Однако в рассматриваемом издании одним из наиболее часто встречающихся приемов внушения является подмена рациональных аргументов эмоциональными. Например: (о подкупе) «Нетрудно догадаться, что наиболее квалифицированные и трудно выявляемые факты подкупа и понуждения не обходятся без участия адвокатов. Здесь надо учитывать, что те или иные заведомо ложные показания (заключения экспертов) нужны преступникам строго в том виде, форме, с таким содержанием и представленные в такое время, как это определено линией защиты, избранной тактикой и стратегией защитительной деятельности по конкретному делу. А эти меры обеспечивает именно адвокат по согласованию со своим подзащитным. Отсюда понятно, что адвокат часто участвует в преступном сговоре, хотя далеко не всегда лично подкупает, принуждает свидетелей. Это за него могут сделать и иные заинтересованные лица (родственники обвиняемого, друзья, члены ОПГ, специально нанятые для него «боевики» и т.д.) Но недобросовестный адвокат вряд ли уйдет от соблазна руководить, направлять такие действия, диктовать те или иные ложные показания» [Гармаев 2005: 157]. В приведенном отрывке автор утверждает, что адвокаты принимают участие в подкупе должностных лиц. Каковы аргументы того, что это так? Догадки автора («нетрудно догадаться»), умозрительные выводы («отсюда понятно»), предположения («вряд ли уйдет от соблазна»). Каждый, кто хоть немного знаком с научной работой, согласится, что подобные аргументы не имеют права на существование в серьезном учебнике. Научный труд должен опираться исключительно на рациональные аргументы, а не на эмоциональные выводы автора, поскольку одним из наиболее важных требований к науке как системе знаний является «проверенность фактов (сумма научной информации только тогда выступает как накопленное знание, когда ее самое или ее следствия можно проверить для уточнения истины)» [Андреев 2003: 4]. Разумеется, автор имеет право выдвинуть гипотезу о том, что адвокаты дают взятки и участвуют в преступном сговоре. Однако аргументировать эту мысль следует с помощью судебной статистики, фактов, научных исследований и других рациональных аргументов.

Здесь следует уточнить, что сказанное не означает, что оратор (будь то говорящий или пишущий) должен совсем отказаться от оценок, ограничиваться только предъявлением фактов. Оценка играет большую роль прежде всего потому, что человеческая деятельность всегда связана с постановкой целей и их реализацией, подведением действий под образцы, стандарты, идеалы, предпочтение одних действий другим и т. п. Однако неоднозначность оценок требует от оратора обязательного обоснования оценки и предъявления тех критериев, которыми он руководствуется при оценивании предмета. И поскольку критерии эти могут оказаться разными - разными окажется и оценка предмета. Именно отсутствие каких бы то ни было критериев оценок и оснований, позволяющих сделать выводы о степени распространения того или иного преступления, заставляют нас квалифицировать анализируемую работу как не соответствующую требованиям, предъявляемым к научному дискурсу.

Литература

Андреев, Г.И. Основы научной работы и оформление результатов научной деятельности / Г.И. Андреев, С.А. Смирнов, В.А. Тихомиров. – М.: Финансы и статистика, 2003.

Аронсон, Э. Общественное животное: Введение в социальную психологию / Э. Аронсон. – М.: Аспект Пресс, 1998.

Беляева, И.В. Феномен речевой манипуляции: лингвоюридические аспекты: автореферат дисс… докт. филол. наук / И.В. Беляева. – Ростов-на-Дону, 2009.

Бровкина, Ю.Ю. Газетное рекламное объявление как речевой жанр: риторический аспект: дисс… канд. филол. наук / Ю.Ю. Бровкина. – Барнаул, 2000.

Гармаев, Ю.П. Незаконная деятельность адвокатов в уголовном судопроизводстве: учебник / Ю.П. Гармаев. – М.: Экзамен, 2005.

Иссерс, О.С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи / О.С. Иссерс. – М.: УРСС, 2003.

Кара-Мурза, С.Г. Манипуляция сознанием / С.Г. Кара-Мурза – М.: Эксмо, 2006.

Кожина, М.Н. Стилистика русского языка / М.Н. Кожина. – М.: Просвещение, 1983.

Мажар, Е.Н. Манипулятивное воздействие в публичной речи / Е.Н. Мажар // Риторика и культура речи в современном обществе и образовании: сборник материалов Х Международной конференции по риторике (1-3 февраля 2006 г.) – М.: Наука, 2006.

Попова, Е.С. Рекламный текст и проблемы манипуляции: дисс… канд. филол. наук / Е.С. Попова. – Екатеринбург, 2005.

Феофанов, О.А. Реклама: Новые технологии в России / О.А. Феофанов. – СПб.: Питер, 2001.