Филологические науки/8. Родной язык и литература

Крючкова Я. Р., соискатель

Горловский государственный институт иностранных языков, Украина

Деструкция “я” в рассказе В. Пелевина «Свет горизонта»

Изучение концепции человека с позиции теории диалогизма приобрело большую актуальность в настоящее время в связи со сложностью нахождения подхода к созданию целостной концепции личности. Теоретическое обоснование сути данной концепции тем более важно, что «кризис личностного начала», согласно И. Ильину, является «кардинальной проблемой постмодернизма» [2, с. 49]. Как следствие, по словам Т. Хеллера и
Д. Уэллбери, ощущение человека между «льдинами» структур, занимающих пространство «жизненного мира» (т.е. мира самосознания, в пределах которого они находятся и функционируют), в действительности не способно иметь объективную связанность и последовательность. Как подчёркивают исследователи, «притязание на непроблематичную и самодостаточную индивидуальность в современный период неизбежно является признаком определённой идеологии» [2, с. 50]. Результатом подобного рассуждения стал широко распространенный постмодернисткий взгляд о нетождественности человека самому себе: его внутренняя природа неадекватна образу, навязываемому извне идеологией, главной задачей которой является манипулирование массовым сознанием.

Деструкция образа человека отразилась и в изменении структуры художественного образа в современной литературе. Обобщая данную тенденцию в развитии литературного процесса, Р. Барт отметил: «Если известная часть современных литераторов и выступила против «персонажа», то вовсе не затем, чтобы его разрушить (это невозможно), а лишь затем, чтобы его обезличить» [1, с. 407]. Апеллируя не столько к духовной, сколько к интеллектуальной активности читателя, постмодернистский писатель, по словам В. Хализева, изображает своих героев в процессе их нивелирования «в безликом “потоке сознания” или самодовлеющих “языковых играх”, в цепи никому не принадлежащих ассоциаций» [4, с. 241].

Учитывая подобные точки зрения на современный подход к изображению внутреннего мира героя, изучение концепции человека в современном литературном произведении обуславливает решение следующих вопросов: проанализировать, какие факторы обуславливают деструкцию образа человека в современном литературном произведении; определить, каким образом деструкция концепции человека способствует активизации читательского внимания для построения диалога на метауровне текста.

Художественный мир рассказа «Свет горизонта» (2007г.) интертекстуален: герои Дима и Митя – мотыльки, превратившиеся в светлячков, – герои известного пелевинского романа «Жизнь насекомых» (1993г.). Претерпевая многочисленные метаморфозы из человеческого состояния в природу насекомого, Митя, под руководством Димы-наставника, постигает путь к достижению чистого внутреннего бытия. Образным средством, способствовавшим обретению данного знания, явилось сравнение природы мотылька с жуком-скарабейником (низшее состояние) и со светлячком (высшее состояние). В рассказе «Свет горизонта» данное сопоставление в рамках продолжающегося диалога детализируется и, обретая более глубокую смысловую наполненность, оказывает большое влияние на понимание героем природы своего внутреннего бытия.

Образ жука-скарабейника олицетворяет окружающий мир, представленный в виде «коллективного сознания» людей, не видящих необходимости интроспективного анализа своего сознания, и потому живущих в мире иллюзий. Данный образ имеет прямое отношение к деконструкции “Я” Мити-мотылька, так как, по словам его учителя Димы, они оба «были жуками-навозниками», т.е. это была их прошлая природа [3, с. 255]. Жук, по словам учителя-Другого, олицетворяет каждого человека, заполняющего свой ум будничной суетой дня: вещами, событиями, явлениями окружающего мира, воплощённых в образ “творческого” произведения жука, т.е. навозный шара. С точки зрения Митиного наставника, отношение между жуком-скарабейником и навозным шаром идентичны отношению между “Я” и миром. На основании дихотомии жука/навозного шара концепции мира и человека строятся следующим образом: мир представлен совокупностью ярлыков, которые люди произвольно дают всему, что видят. Их сознание в таком случае выполняет функцию «отзеркаливания» бирок и ярлыков из внешнего мира внутрь себя, и таким образом накапливает засоряющие его знаки-симулякры. Таким образом, созерцая жука со странным зеркальцем на голове, постоянно занятому увеличением “творения” своего шара, Митя постепенно обретает знание о том, что своё “Я” неразумно отождествлять с содержимым ума, т.к. кроме пустых ярлыков-имён окружающего мира в нём нет ничего. Ведь, по словам Димы, «скарабеи не дают имена тому, что видят. Всё совсем наоборот – они видят только имена, которые они всему дают. Вот, например, эти цветы на подоконнике. Или этот закат за стеклом. Что это такое на самом деле, не знает никто. Но скарабеи научили нас вынимать свою коллекцию бирок и сверяться с надписями на них до тех пор, пока на выпадут слова “цветы” и “закат”» [3, с. 256].

Деконструкции “Я” способствует не только нивелирование названий вещей и явлений окружающего мира к пустым симулякрам, но и уничтожение собственного имени личности. Если пространство окружающего мира представлено ярлыками, то, соответственно, “Я” героя, находящееся в данном пространстве, является не более, чем ярлыком, данному ему кем-то другим. Согласно данной картине мира, человек-ярлык не способен увидеть ничего существенного, кроме пустых названий: «Все ярлыки и бирки просто отражаются в том самом зеркале, у которого нет названия. Скарабей ничего не в состоянии увидеть, потому что он сам – просто ярлык, которым обозначается отражение навозного шара. И вся жизнь, которая была дана для того, чтобы понять, что же он такое на самом деле, уходит у него на транспортировку этого шара из ниоткуда в никуда. Причем даже не самого шара, а его отражения» [3, с. 257]. Таким образом, симулякривная природа мира и человека становятся тождественными, и сливаясь, образуют цикличную структуру следующего типа: “Я” есть «навозный шар», отражение которого “Я” видит [3, с. 258]. Другими словами, человек является одним из ярлыков окружающего пространства, отражённого в его сознании. Используя «зеркальность» как принцип построения внутреннего пространства героя, автору удаётся построить структуру – довольно своеобразную, несмотря на симулякривную природу: мир ярлыков объемлет человеческое “Я”, которое в свою очередь является его ярлыком-собственностью, однако и сам мир ярлыков становится собственностью “Я” посредством его отражения вовнутрь. “Я” героя, таким образом, деконструируется до уровня зеркальной границы, лежащей между внешним и внутренним мирами-двойниками. Основную роль в процессе деконструкции играет метазеркало: “Я” Другого-учителя, изображающее в сократическом диалоге “Я” своего ученика как одновременно пассивное отражение мира и его составную часть. Таким образом, ученик не способен деконстуировать свой внутренний мир, не взглянув на него прежде без помощи своего диалогического двойника, которому он отдаёт себя в пассивное подчинение.

Деконструкция “Я” осуществляется также посредством специфических особенностей построения художественного пространства произведения. Во-первых, существенное влияние на необходимость переосмысления природы человека влияет вертикальная и горизонтальная перспектива взгляда читателя на двух типов героев: жука-скарабея и мотыльков-двойников. В начале романа мир предстаёт в виде «двух пересекающихся под прямым углом плоскостей» [3, с. 253]. Однако при этом определение, какая из плоскостей является вертикальной, а какая – горизонтальной, представляет нелёгкую задачу: «всё зависело от положения наблюдателя и его личной гравитационной ориентации» [3, с. 253]. Впоследствии «колеблющаяся» точка зрения прочно устанавливается автором, изображающим жука, ползущего по полу, а мотыльков – наблюдающих за ним со стены. Таким образом, закрепление определённой пространственной позиции обуславливает дальнейшее повышение читательского внимания к природе «наблюдателей», помещённых в вертикальной плоскости, возвышающейся над горизонтальным миром.

Другой особенностью построения художественного пространства является его разделение на центр и периферию. При этом, если периферия получает номинативное определение (вещественный “мусор”, множество “ярлыков”), то центр подобного мира амбивалентен. В центре комнаты, в которой практически ничего не изображено, кроме стены, пола и окна, взгляду героев предстаёт неподвижный предмет, по виду напоминающий чёрную скалу «округлой формы» [3, с. 261]. Внимание Димы-Мити остаётся обращённым к данному объекту вплоть до конца повествования. Положение «скалы» не закреплено никакими пространственными характеристиками: так, Мите представлялось неясным, «то ли они медленно летят вокруг неё по кругу, то ли она просто вращается перед ними в сумраке, скрывшем всё вокруг» [3, с. 265]. По мере приближения мотыльков к объекту, «скала», в восприятии зрителей-двойников, превращается в предмет, напоминающий человеческую голову, и затем, в конце повествования, обретает окончательную форму настольной лампы. Подобное видоизменение точки зрения героев на форму объекта деструктурирует их объективный взгляд на окружающий мир (все имена являются “бирками”), что имеет и прямое отношение к его пониманию собственной природы. Если бирки даются произвольно, без понимания истинного содержания природы, тогда на все ярлыки можно повесить одну бирку: «чёрную дыру». Образ «чёрной дыры» становится таким образом доминирующим, подчиняя себе смысловое содержание всех объектов окружающего мира. При этом человек уподобляется «свету горизонта» – свету, «который не может ни улететь, ни упасть»: «…мы – это свет горизонта», – объясняет учитель. – «Просто свет, который отправился в своё бесконечное путешествие в тот самый момент, когда стало слишком поздно это делать. Секунда, за которую мы должны были улететь далеко прочь, растянулась в вечность, которую нам пришлось проводить там, где нас застала катастрофа. Это “здесь и сейчас” и есть горизонт событий» [3, с. 265, 268]. В итоге, в мир как “чёрную дыру” рушится не только всё окружающее, данный образ подчиняет себе время («Где та секунда, когда мы впервые оказались под этим небом и вздохнули этот воздух? Чёрная дыра там же»), а также и самого человека («Чёрная дыра – это ты») [3, с. 269, 278]. В результате тотализации образа “чёрной дыры” над всем смысловым пространством текста, отношения между миром и человеком (познаваемыми объектами и познающим субъектом) предстают абсолютно тождественными: «Снаружи отражается то, что внутри. А внутри отражается то, что снаружи. Оба эти слова – просто бирки в одном и том же зеркале… А где бирки, там и чёрная дыра. Можно сказать, что чёрная дыра – это шар, который толкают перед собой скарабеи» [3, с. 279-280]. Самое страшное в природе человека, воплощённого в художественном образе «жука-навозника», является то, что «он никогда не видит себя самого», т.е. своей сущности, «поэтому он думает, что он и есть этот шар, и действительно становится им. Он думает, что этот шар снаружи, но это просто отражение» [3, с. 280].

Мир, предстающий в виде «бесконечной библиотеки слипшихся друг с другом ярлыков», наполняет ум человека, который изображается писателем в виде ещё одного художественного образа – зеркала. Данный образ используется с целью реконструкции образа человека: чтобы стать зеркалом, не отражающим чёрную дыру, «надо перестать плодить отражения ярлыков, что бы на них ни было написано. Тебе не нужен даже ярлык с надписью “зеркало”, потому что ты и так зеркало, с самого начала» [3, с. 281]. Данные знания представляют первый этап на пути освобождения из чёрной дыры: необходимо понять, что сущность человека состоит в отражении видимого, которое, сохраняясь в памяти, становится нереальным. Понимание этого факта ведёт ко второму этапу к свободе или к «побегу из чёрной дыры». Она состоит в том, чтобы «развернуть зеркало» в сторону иной реальности: там, где нет бесконечного скопления ярлыков, но только чистота и ясность. Данная реальность возникает также изнутри, «из твоего собственного ума», и проявление её «зависит только от тебя самого» [3, с. 282-283].

Практическим образом путь к достижению реконструкции человеческой природы совершается на метауровне текста. В конце повествования внезапно меняется ракурс видения художественной реальности: перед взором читателя предстаёт та же комната, в которой происходит диалог между дочерью и отцом о мотыльках, кружащих вокруг настольной лампы. Их участь решается милосердно: отец, подхватив их шляпой, выбрасывает неразлучных “друзей” на улицу через открытое окно. Рассказ завершается своеобразным “раскодированием” предыдущих рассуждений насекомых о загадке «чёрной дыры»: девочка переводит отцу слова из испанской песни о мотыльке и его ответственности за «тот мир, по которому он летит, и за всё, что в нём происходит» [3, с. 286].

Исходя из данных наблюдений о сущности и роли деконструкции в изображении образа человека, представляется возможным сделать несколько выводов:

1. Сущность деструкции “Я” постмодернистского образа человека состоит в низведении его природы к деятельности памяти и воображения, функционирующих с целью отражения и накопления образов из внешнего мира.

2. Деструкция “Я” имеет созидательную функцию: реконструировать образ человека посредством указания на необходимость понимания своей сущности, а также через свободу выбора пути освобождения из власти “ярлыков” (названий объектов и явлений).

3. Реконструкция образа “Я” невозможна без участия Другого. В данном случае Другой, осознавший путь к постижению своей сути, исполнен ответственности за тех, кто находится рядом. Таким образом, “освобождение” или реконструкция деструктурированного “Я” совершается на дихотомическом уровне личной ответственности и ответственности Другого. Результатом свободы выбора пути к реконструкции является переход в реальность “чистого бытия”.

ЛИТЕРАТУРА

1. Барт Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв.: Трактаты. Статьи. Эссе. – М., 1987.

2. Ильин И. П. Проблема личности в литературе постмодернизма: теоретические аспекты // Концепция человека в современной литературе, 1980-е годы. Сборник обзоров. Информационные материалы к общеакадемической программе «Человек, наука, общество: комплексные исследования». – М., 1990.

3. Пелевин В. О. Свет горизонта // Пелевин В. О. Жизнь насекомых: Избранные произведения. – М., 2007. – 288 с.

4. Хализев В. Е. Теория литературы. – М., 2005. – 405 с.