Исмаилов М.А.

проф каф. истории государства и права ЮФ ДГУ

Айтберов Т.М.

проф.каф истории древнего мира ИФ ДГУ

Яхьяев Г.Я.

Асп. каф. истории государства и права ЮФ ДГУ

Об основных задачах и методике научного подхода к изучению памятников обычного права дагестанцев

Дагестанский юридический материал на восточных языках – особенно, принадлежащий к той эпохе, что предшествовала Кавказской войне и внедрению имамами шариата на Восточном Кавказе, а поэтому интересной для правоведа, – представляет собой весьма характерный вид письменных источников. Это, прежде всего, краткие по объему «договора» (къот1и), «соглашения» (рекъей) и постановления, исходящие от горских общин-джамаатов (таковыми могут быть волости, единичные села или горские городки) или от местных князей-правителей (ханов, нуцалов, уцмиев и т.д.). Что же касается более или менее пространных кодексов, то они попадаются в руки представителей современной науки довольно редко, особенно те, что относятся ко времени ранее XVIIIв.

Упомянем в поднятом тут аспекте о существовании в Дагестане местной по происхождению официальной переписки (послания горских князей, религиозных вождей, отдельных общин и т.д.) и о текущей (на той или иной момент) документации, что составлены, были в прошлые столетия на восточных языках. Из таких текстов можно уловить, а это важно: как именно и в каких реально масштабах проводились в жизнь дагестанских горцев те или иные юридические соглашения, договора, постановления и правовые кодексы, которые были приняты их предками. Дают названные здесь разновидности переписки и текущей документации ценные сведения также и о том: как конкретно организованы были и функционировали, к примеру, суд, административно-политическое устройство и социальная структура в пределах той или иной восточнокавказской общины или в каком-либо определенном княжестве.

Первой задачей, встающей перед исследователем, который углубился в изучение обычного права «племен» (араб. кабила; авар. кьибил), общин и государств Дагестана, является – как не странно – правильное понимание содержания юридического текста, на котором концентрирует он свое внимание в данный конкретный момент, текста написанного на каком-либо восточном языке. Дело в том, что тексты названной категории (это, прежде всего договора, соглашения и постановления по тем или иным вопросам государственного и уголовного права) дошли до нас по большей части в копиях XVIII – XX вв., а следовательно с техническими ошибками (описки, пропуски и т.п.), которые допустил тот или иной переписчик. Нельзя здесь также не отметить, что указанная группа дагестанских текстов была изначально составлена на языках совсем не тех племен и народов, для исполнения юридических нужд которых эти тексты предназначались, а прежде всего по-арабски и по-русски. На данное обстоятельство специально обращается нами внимание по той простой причине, что указанные языки представляют собой орудия высокоразвитых цивилизаций Евразии и мусульманского Востока. Это же, в свою очередь, может подвести кавказоведа наших дней к представлению о более сложном устройстве правового «поля» на изучаемом им пространстве, чем было это в реальной жизни.

Следует, видимо, указать здесь и на то, что дагестанский пласт письменного материала (в том числе более знакомая мне аварская арабографическая масса) донес до науки сегодняшних дней особо старые, по меркам Северного Кавказа, образцы горской речи, зафиксированные арабскими буквами[1]. Это обстоятельство наводит, в свою очередь, на не бесполезные, думается, мысли. Дело в том, что упомянутый материал (так называемый аджам) заставляет полагать, относительно дагестанского речевого стиля (подразумевается здесь, в первую очередь, построение предложений), что он отличался, причем довольно сильно, от стиля арабского, даже средневекового, и от стиля русского[2]. Понятно, что указанное обстоятельство, как и забвение к настоящему времени определенной части местного словарного фонда, особенно социально-административно-политической и юридической терминологии, значительно затрудняет работу специалиста, который занят изучением обычного права этнических дагестанцев.

Непростым моментом для современного ученого является также деятельность его на поприще отождествления арабской, тюркской, русской, грузинской и западноевропейской терминологии (встречаемой в изучаемых им текстах) с дагестанскими терминологическими реалиями. Речь тут идет, прежде всего, о раскрытии реальной семантики того или иного юридического термина, - по текстовому происхождению своему русского, к примеру, или западноевропейского, арабского или же тюркского, - зафиксированного в материале, который служит ему объектом исследования. Это же касается, кстати, и аналитической работы над социально-административными, судебными и, несомненно, иными терминами, упоминаемыми в письменном источнике, несущем информацию об определенном этно-политическом объединении.

Обращаем внимание на сказанное по той причине, что незнание дагестанских языков (их старых форм), в том числе их лексического фонда, ведет на практике к довольно неприятным результатам. К числу последних относится: либо относительно плохое понимание отдельных абзацев внутри местных юридических текстов, либо фактическое непонимание большей части содержания последних. Коснуться, это обстоятельство может, кстати, даже особо уважаемых исследователей. В качестве одного из представителей такой научной когорты высокого уровня осмелимся назвать здесь крупного ориенталиста П. К. Жузе – природного араба, столичного профессора, который предпринял публикацию по-русски текста «Законоположений закавказских аварцев»[3], написанных в 1752г. на ломаном арабском языке факихом-юристом, привыкшим думать на аварском диалекте (он, между прочим, сильно обособлен от общеаварского языка Северо-восточного Кавказа, именуемого болмац1ц1), насыщенном арабо-персо-тюрко-грузинскими влияниями.

Опыт работы над дагестанскими памятниками обычного права, записанными на восточных языках, показал, что (наряду с использованием положений названных выше) переводчику трудно будет здесь обходиться без частого привлечения той или иной местной устной традиции, говорящей о преступлениях, наказаниях, суде и т.д. Последняя же, как известно, донесена до нас людьми, которые посещали Северный Кавказ в XVIIIв., а особенно в XIX - начале XX вв.; прежде всего речь идет тут о представителях России, писавших преимущественно по-русски. Вместе с тем, однако, опора только лишь на устный материал, зафиксированный на бумаге лицами указанной категории, без постоянного привлечения дагестанских текстов на восточных языках, очень даже может привести самого вдумчивого исследователя к неверным выводам.

Поворачиваясь теперь ко второй задаче, напомним, что в I-II тыс. н.э. дагестанцы находились временами под сильным и многосторонним влиянием тех или иных могущественных иноземных держав прошлого, которые имели достаточно развитую для своего времени культуру, в том числе правовую. Естественно, что последняя не могла не оставить своего следа на тех конкретных формах обычного права, которые действовали в Дагестане к концу XIX-го столетия. Происходило же это, понятно, под воздействием экономических, военных и иных факторов, оказывавших влияние со стороны и затрагивавших, таким образом, племена и народы, которые обитали на склонах Главного Кавказского хребта, а также на их отрогах. Соответственно встает тут (в качестве особо важной) вторая задача, а именно - «очищение», если так можно выразиться, известного к настоящему времени традиционного права дагестанцев от элементов чужеземных и выделение, таким образом, в нем элементов оригинальности. Подразумевает же под собой эта работа постепенное выявление и последующее вычленение, из существующего на конец XIXв. правового комплекса, ряда напластований - шариатских, арийско-языческих (наследие этно-политических контактов II-I тыс. до н.э.), монгольско-языческих (сформированных, отметим, под китайским влиянием), христианских, иудейских, зороастрийских и иных, то есть фактическое продолжение той трудоемкой работы, которую проводил в свое время М.М. Ковалевский.[4]В этом я вижу суть второй задачи.

Для названных здесь действий в отношении норм обычного права, кстати, весьма не простых по технике исполнения, большую ценность имеют, опять же, материалы дагестанского происхождения. Ведь они дошли до наших дней в виде юридических текстов, записанных в местах их реального функционирования несколько веков тому назад, правда, на чужом (арабском) языке, причем впервые это имело место в дагестанских горах, следует отметить, в далекую от нас домонгольскую эпоху.Юридические же памятники из других регионов Северного Кавказа, доступные современной науке, существуют в гораздо более поздних записях (преимущественно XIX в. н.э.), принадлежащих руке лиц связанных в массе своей с чужеземными военно-административными машинами той исторической эпохи, когда Российская империя пыталась продвигаться на юг.

Выше мы касались уже проблемы методики научного подхода к изучению обычного права бытовавшего в Дагестане в прошлые столетия. Обратим тут внимание еще и на следующий момент: как известно, многолетняя, регулярная военная деятельность небольшой этно-политической общности, ведомая против хорошо организованного сильного государства, порождает среди представителей элиты, возглавляющей такую общность, весьма специфический тип людей. Они представляют собой категорию лиц знающих: о возможности применения в отношении себя различных хитростей, уловок и провокаций, и, одновременно, понимающих быстро последние, то есть хитрости, уловки и провокации, исходящие с враждебной стороны. Данное, объективно формировавшееся, обстоятельство должна была, понятно, подкреплять и традиция изучения сочинений о государственном управлении и военном деле, созданных на территории какой-либо древней цивилизации.

С учетом сказанного допустимо упомянуть здесь, в качестве примера, Хаджиали Чохского – бывшего начальника всех строительных работ на территории Имамата, прежде всего в сфере возведения крепостей и оборонительных завалов. Затем он, как указано, служил начальником личной охраны имама, затем министром финансов (вел «счет… приходу и расходу») имама Шамиля, отвечавшим за материальное содержание воинов регулярного войска-низама, исполнял «должность казначея» и имамского канцлера-мирзы, а в конце своей карьеры стал начальником секретной службы, верховным мухтасибом - человеком, которому Шамиль «поручил… следить за поступками и поведением» своих «приближенных и ученых», после того как убедился в его «преданности». Этот дагестанец, который, по его же словам, в течение 26 лет изучал различные науки мусульманского Востока, написал в 1276/1859-60г.: в восточных книгах говорится, что положение государства «зависит от благосостояния городов», то есть особо крупных населенных пунктов, а также, что власть, которая сопряжена «с угнетением» своего народа, бывает «непродолжительна»[5]. Из жизненного пути этого выходца из сел. Чох (Гунибский район Республики Дагестан, ниже РД) можно заключить, как мне кажется, что у личности такого уровня, знакомой с теорией и практикой государственного управления, русский офицер-разведчик или же ученый-профессионал вряд ли смог бы выведать «с налета» все тайны Дагестана, в том числе касающиеся обычного права.

Указанные и, вероятно, кое-какие иные обстоятельства явились причиной тому, что в восточнокавказских зонах, где существовали относительно давние государственно-политические традиции, и являлись они, одновременно, территорией долголетней войны с могущественными иноземцами (примеры здесь – Кайтаг и Аваристан), старания российских и европейских собирателей обычного права оказывались зачастую безрезультатными. Другой «трудовой» итог тут для последних – получение в свои руки выдумок порожденных хитро-мудрыми стариками, которые, беседуя с такими собирателями, черпали для них материал, искомый ими, из откровенных измышлений (так, по кайтагским адатам, если мусульманин убьет «еврея», то следовало якобы «снять с убитого еврея «кожу и наполнить ее серебром», которое затем передается «беку»),[6] местных сказок или же из преданий слабо исламизированных соседних народов. В тех же редких случаях, когда в руки собирателей обычного права попадали сборники «адатов», используемые царской администрацией в своей конкретной практике[7], то отмечали они, причем не без удивления (особенно это имело место в отношении территорий, которые входили ранее в состав Имамата), что обычное право тут, по сути дела, самый настоящий шариат[8].

В связи с вопросами методического характера, которые поднимаются в данной брошюре, нельзя, думается, игнорировать и то обстоятельство, что представители аварской этнической среды (последняя, численностью примерно в 1 млн. человек, сохранила, кстати, особенно большое количество письменного материала по обычному праву дошамилевский эпохи) видели скрытую «политику» за научной по форме деятельностью русских военных и гражданских лиц, выступавших тогда в качестве собирателей древних обычаев и правовых норм. Ведь на собственном историческом опыте, а также вследствие изучения научных трудов созданных на мусульманском Востоке, наиболее прозорливые и умные из числа аварцев (как и из других горцев Дагестана) уже давно ясно поняли негативную роль адатов – системы местного обычного права. Впервые это имело место, кажется, в начале XVIII в., в условиях известного историкам фундаментального ослабления Сефевидской державы, когда коренное население Восточного Кавказа становилось на путь борьбы с иранско-шиитской властью в регионе и нуждалось в объединении своих материальных и людских ресурсов, в их мобилизации. В указанное нами время известный дагестанский ученый Мухаммад Кудутлинский (ум. в 1717г.), выступая перед народом, «сильно упрекал адатных судей» и их помощников-старейшин и, обличая их, писал: «те, кто судит» людей по нормам обычного права, а «не по велениям» Аллаха – «братья идола»[9], то есть враги мусульманства. Позднее, в первые десятилетия XIXв., указанная часть аварского народа еще раз убедилась в том, что обычное право является инструментом для раздробления их силы, и так небольшой. Имело же место это обстоятельство, то есть раздробление, в эпоху переломную для горцев и степняков Кавказа, когда встала перед нами могущественная Российская империя с ее огромным экономическим и военным потенциалом. Во многом именно по этой, думается, причине Газимухаммад Гимринский, имам Дагестана и Чечни, которого считали на Кавказе непримиримым борцом против «различных обрядов, связанных с мерзким обычным правом», написал на арабском языке следующие стихи:

«Таблицы с записью норм обычного права – собрания трудов поклонников сатаны…

Если человек, придерживающийся обычного права, будет и ныне считаться равным шариатисту,

то значит это, что в нашей среде нет разницы между праведником и нечестивцем»[10].

Это Газимухаммад, которого земляки именовали «саблей, обнаженной против людей заблудших», создал по-арабски, напомним, известное кавказоведам произведение Бурхан ала иртидад урафа Дагистан («Аргумент [доказывающий] отступничество старейшин-судей Дагестана»[11], направленное против функционирования обычного права в горском обществе и деятельности тех горских старейшин, которые судили и рядили на основании норм последнего.

По отмеченной же причине ярыми врагами обычного права-адатов показали себя и последующие кавказские имамы. Так, в 1833г. второй имам Хамзат «побуждал», как известно, население нынешнего Гунибского района (РД) «принять шариат», а когда он и его мюриды встретили этому сильное сопротивление в гунибском-андалальском сел. Ругуджа, то «было убито» имамом «около пятидесяти человек из числа ругуджинских» нобилей (аристократов-дворян) «и лиц судивших по адатам»[12]. Примерно также относилась к обычному праву, в различных его вариациях, и подавляющая масса простого народа, которая в указанном юридическом явлении видела, вдобавок к сказанному, еще и средство, обеспечивающее сохранение древних привилегий местной знати. Ведь недаром умные люди Дагестана считали во 2-й половине XIXв., что если брать во внимание дагестанских князей («победоносные правители») и аристократов XVIII - начала XIXвв., «то они», нельзя не отметить, «давали ход обычному праву и [нерелигиозному] суду-диван», а вот шариат «эта знать вводить не разрешала».[13]

Одновременно, дагестанский народ, как и значительное количество иных коренных жителей Восточного Кавказа, рассматривал адат как зловредное средство, разжигающее распри в местной среде. Здесь нельзя, по-видимому, не вспомнить, что даже российские служащие, причем из потомственных христиан, отмечали, после окончания Кавказской войны, что в результате внедрения царскими властями на Кавказе обычного права «умножились» там «воровство, убийства, увоз женщин»[14], то есть похищение их. Одним словом, к концу XIX - началу ХХвв. для многих чиновных лиц, служивших тогда в пределах Кавказа, стало очевидным, что главным итогом борьбы Империи за возрождение в регионе (на территории Дагестанской области в том числе) обычного права оказалась, в конце концов, «общая деморализация» воцарившаяся тут среди населения[15]. Известный же ученый М.М. Ковалевский, кстати, прекрасный знаток западноевропейского прошлого и, одновременно, один из крупнейших кавказоведов Х1Х - начала ХХвв., писал, (в 1890г.) на страницах своего фундаментального научного труда Закон и обычай на Кавказе, что «точное применение правил народного адата», то есть обычного права, «является» откровенным «препятствием к поддержанию внутреннего порядка и спокойствия в едва замиренном» русскими Кавказском «крае»[16].

В данной части нашей брошюры, предлагаемой на суд читателя, уместным будет затронуть вопрос корреляции между обычным правом и общественно-политическими процессами происходившими на Северном Кавказе в течение последних десятилетий.

Не секрет, что в 80 – начале 90-х годов ХХв., в эпоху Перестройки, имело место заметное обострение общественного внимания, на части Кавказа, к местным вариациям обычного права. Причин же этому было, думается, несколько:

Во-первых, желание использовать это «ржавое» орудие в качестве средства для возрождения того или иного полуассимилированного – за семьдесят лет советской эпохи, – северокавказского этноса.

Во-вторых, желание отдельных кавказцев выделиться на фоне общей «тусклой» массы «совков» (сокращение от «советский человек»), используя тут болтавню о необходимости возвращения традиционных позиций такому якобы «фундаментальному» элементу этнической специфики, как обычное право (в Чечено-Ингушетии говорили тогда о мехк кхел), и пролезть через это в ряды новой элиты, формировавшейся в условиях неразберихи, которая царила тогда в стране. Имело же это место в благоприятных для таких пройдох условиях, когда большинство простых людей не имело представления о сущности данного юридического явления, но готово было, из оппозиционности к советским порядкам, внедрять его в свою жизнь.

В третьих, намерение определенных сил обитающих в Центре, – к примеру, отдельных шовинистов и части казачьего руководства, - а также некоторых групп переселенцев из государств Закавказья, раздробить при помощи адатов крупные коренные народы российского Кавказа, которые ослаблены и поныне послевоенными вариациями советской национальной политики. К примеру, им желательно было бы выделить из состава чеченцев неких орстхоевцев, в статусе «полноправного, самостоятельно развивающегося» народа, а из состава аварцев вырвать багвалинцев и представителей других племен, Их, таким образом, названные политические силы хотят превратить в бессильные, малочисленные племена гор, занятые бессмысленной борьбой друг с другом – доносами, угоном скота, распусканием сплетен и т.п., а делают они все это для того, чтобы господствовать на территории Южного федерального округа РФ, как в экономической сфере, так и в политической.

Таковы наиболее общие, методические по характеру положения, которыми, я полагаю, необходимо руководствоваться при изучении обычного права народов Дагестана и в ходе последующих размышлений над проблемами, возникающими в такой ситуации.

[1] Айтберов Т.М. Аваро-арабская надпись из селения Корода (XIII-XIVвв.). – жур. «Эпиграфика Востока». Т. XXIII. Л., 1985, с.79-81; Атаев Б.М. Аварцы: история, язык, письменность. Махачкала, 1996, с. 40-73; Айтберов Т., Абдулкеримов М. О древних памятниках письменности на аварском языке. – жур. «Литературный Дагестан». Махачкала, 1990, №4, с. 79-82 (на авар. яз.).

[2] Одним из ярких образцов указанного стиля речи, в данном случае, правда, речи аварцев, можно считать «Повествование Хассанилава (Х1ассаниласул къиса)». – в кн. «Гъазимух1амад-имам, хваралдаса 160 сон т1убаялде». Мах1ачхъала, 1992, с. 10-88.

[3] Хроника войн Джара в XVIII столетии/пер. П.К. Жузе, предисл. В. Хулуфлу. Баку, 1931, с.63-71; Айтберов Т.М. Закавказские аварцы: этнос, государственность, законы (VIII – начало XVIII вв.). Ч.1. Махачкала, 2000, с. 157-172.

[4] Ковалевский М.М. Закон и обычай на Кавказе. Т. 1-2. М., 1890 (т. 1, с. 83-290; т.2, с. 276-278, 285-292); Калоев Б.А. «Ковалевский М.М. и его исследования горских народов Кавказа». М., 1979, с. 54-148.

[5] Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле. – ССКГ, вып. VII. Тифлис, 1873, с.2-4; см. также Гаджи-Али. Указ. раб./Под ред. В.Г. Гаджиева. Махачкала, 1995, с. 22,23.

[6] Постановления кайтахского уцмия Рустем-хана, написанные в XII веке по р.х., отданные на хранение кадию магала Гапш. – ССКГ, вып. I. Тифлис, 1868, с. 86; Магомедов. Памятник письменности даргинцев, с. 30,39; Уцмиевские адаты. – в кн. «Омаров А.С. Из истории права народов Дагестана: материалы и документы». Махачкала, 1968, с. 191 («Кто убьет еврея, в чьем бы то ни было доме, [причем] без всякой причины, то пусть снимет с него кожу, наполнит ее деньгами и отдает владетелю убитого»).

Это – явная выдумка, потому хотя бы, что ираноязычные евреи Кайтага жили в прошлом отдельными селами или достаточно большими кварталами внутри мусульманских сел, а также носили они холодное оружие и имели влиятельных патронов, чьим покровительством пользовались из поколения в поколение. Не возможно поверить, чтобы при наличии указанных условий было бы практикуемо в отношении их вышеназванное издевательство.

[7] Примером могут служить здесь «Собрание адатов селений Аварского округа» (составлено в 1865г. Калантаровым), «Сборник адатов, существующих между жителями Андийского округа» (от 1865г.) и «Сборник адатов, существующих в Гунибском округе Среднего Дагестана». О них см. Омаров. Из истории права Дагестана, с. 13-48, 164-175; Ковалевский М. Родовой быт в настоящем, недавнем и отдаленном прошлом: опыт в области сравнительной этнографии и истории права. Вып. II. 1905, с. 279.

[8] Ковалевский. Закон и обычай, т. 2, с. 128; Калоев. Ковалевский и его исследования, с. 124; Бобровников В.О. Мусульмане Кавказа - обычай, право, насилие: очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана. М., 2002, с. 168.

[9] Алкадари Г. Асари-Дагестан: исторические сведения о Дагестане/пер. и прим. А. Гасанова. Махачкала, 1994, с. 138; см. также Бобровников. Мусульмане Северного Кавказа, с. 111.

[10] Хайдарбек Геничутлинский. Историко-биографические и исторические очерки/пер. Т.М. Айтберова. Махачкала, 1992, с. 58, 59.

[11] Ал-Карахи. Блеск сабель, ч. 1, с.19, 20.

[12] Геничутлинский. Указ. раб., с. 67,68.

[14] Эсадзе С. Историческая записка об управлении Кавказом. Т.1. Тифлис, 1907, с. 194.

[16] Ковалевский. Закон и обычай, т.1, с. 280.