Право/1. История государства и права

Аспирант Слеженков В. В.

Волгоградский государственный университет, Россия

Развитие формально-юридических концепций правового государства в современной французской юриспруденции

Формально-юридическое направление исследований феномена правового государства исторически выступает одним из основных во французской науке. В отличие от политико-юридических, социологических и аксиологических концепций, сторонники рассматриваемых взглядов изучают государство преимущественно в контексте сугубо юридических характеристик, как организационный тип власти, основанный на комплексе нормативных, процедурных, институциональных средств правового ограничения. Большая популярность подобных идей в современной политико-правовой теории и непосредственное влияние последних на практику развития французской правовой государственности предопределяют значимость их научного анализа.

Необходимо отметить, что более ранние воззрения на правовую государственность (развивавшиеся в 50-е – 60-е гг. XX в. классическая нормативистская концепция Ш. Эйзенманна и позитивистские идеи «государства, действующего посредством права» «административистов» М. Валина и Р. Шапю), именовались в науке «формальными» вследствие нейтрального отношения к содержательным характеристикам права. Критика данной позиции, ставящая под сомнение действенность правового самоограничения публичной власти при его зависимости от политической воли, прагматических интересов, способности государства изменить право и границы велений, опасности негативных трансформаций юрисдикционной практики, результировалась в развитии «материальных» концепций правового государства, предполагающих смешанное определение правопорядка, как в динамическом (вслед за указанными учеными, состоятельность нормы определялась формальным соответствием некоторым процедурам и условиям), так и в статическом (действительность норм зависит от содержательного соответствия более общим предписаниям и ряду существенных принципов права, в т. ч. неписанных) отношениях, а также ориентированность на идеалы демократии и гарантирование прав человека (последнее, однако, не рассматривалось в контексте возможного противопоставления позитивному праву) [13, p. 38].

В рамках указанного теоретического базиса возникло три основных направления мысли – «Эксская школа конституционализма» (Л. Фаворе, Л. Филип, П. Гайя, А. Ру), «реалистическая теория толкования» (М. Тропер, П. Брюне, Ф. Амон, Э. Мийар, Д. Руссо) и концепция диалектической связи структуры правопорядка и легитимации государства, как обладающего монополией законного принуждения (Ж. Тимсит, Г. Скоффони, О. Пферсманн).

Представители «Эксской школы», основанной Л. Фаворе, акцентировали внимание на судебных гарантиях конституционализма, рассматривая Конституцию Франции 1958 г. как отличающуюся от предшествующих в плане юридической обязательности и утверждения через судебную практику (развивая тезис Ш. Эйзенманна об автономии конституции) [6, p. 89]. В этом контексте Л. Фаворе выделял четыре этапа развития режима правового государства: создание в 1958 г. Конституционного совета; формулирование Советом в 1971 г. содержания «конституционного блока» норм (термин, введенный самим Л. Фаворе), в т. ч. «фундаментальных принципов, признаваемых законами республики», дополняемых впоследствии; либерализацию в 1974 г. правил обращения в Совет, позволившую оппозиции оспаривать инициативы парламентского большинства; становление в 1981 – 1982 гг. правовой позиции о контроле соответствия законов всем составляющим «конституционного блока» [5, p. 171]. По мнению ученого, соответствующее становление правового государства посредством подчинения законодателя действию права влечет за собой значимые последствия как для юридической (конституционализация права), так и для политической (юридизация политики) систем [5, p. 174].

Первое, согласно точке зрения Л. Фаворе и Л. Филипа, позволяет обеспечивать целостность вертикали «иерархии норм», проводить параллель между практикой Конституционного и Государственного советов, а также общих судов, конституционным и административным регулированием, превращая контроль за конституционностью законов в контроль за их применением, несмотря на отсутствие у Конституционного совета Франции полномочий проверки вступивших в силу законов и собственной контрольной инициативы [7, p. 17]. Л. Фаворе и П. Гайя подчеркивают, что конституционализация права, обеспечивающая соответствие актов сущностному смыслу вышестоящих норм, позволяет наилучшим образом гарантировать фундаментальные права и свободы, как имеющие надзаконную, конституционно значимую ценность, и стандартизировать их национальное и наднациональное регулирование [4, p. 22]. Юридизация же политики, предопределенная спецификой статуса Совета, находящегося вне трех властей и контролирующего осуществление ими полномочий, обуславливает переоценку логики демократии, позволяя переводить политические дискуссии большинства и оппозиции в правовое поле, обеспечивая объективность и сбалансированность решений, оптимизируя институциональный компонент правового государства (Л. Фаворе не только подчеркивает контролируемость парламентского и административного нормотворчества, но и делает вывод о контроле политического класса в целом при опоре Президента или Правительства на парламентское большинство) [5, p. 176].

Представителями «реалистической теории толкования» (основным среди них является М. Тропер), был представлен иной вариант «материальной» концепции государства, близкий к нормативистскому (в силу отождествления государства как «политической власти, осуществляемой в юридической форме» и права, приоритетного внимания к динамическому аспекту иерархизированного правопорядка, рассмотрения норм в обязательственном контексте, анализа толкования как волеизъявительной деятельности) [2, с. 8].

Согласно позиции «реалистов», право существует в той мере, в какой его смысл определяют аутентичные интерпретации, а поскольку они проводились всегда и в различных видах, стоит вести речь не о дифференциации конституционных актов разного времени, а об изменении смысла, придаваемого толкованием. В этой связи ими оспаривается автономия конституции и в целом возможность объективного ограничения государства правом в рамках дуализма, а идеи «Эксской школы» оцениваются как неосновательная апологетика конституционной юстиции. «Реалисты» полагают, что цель конституционного контроля состоит в сокращении разрыва между требованиями формальной конституции (лишенными значения и неспособными выражать нормы в отрыве от содержательных решений, имеющих «последствия в рамках правопорядка») [14, p. 53] и нормотворчеством более низкого уровня, позволяя увеличить конституционализированную сферу; однако при его отсутствии это достигалось бы другими средствами, хотя и с большими сложностями (так, М. Тропер подчеркивает интерпретационные прерогативы Президента, Сената и других органов и должностных лиц относительно ряда оценочных положений Конституции) [2, с. 16]. В свою очередь, представители «Эксской школы» критикуют «реализм» вследствие сложности объективного выявления права и статуса его субъектов, в частности, самих же правоприменительных органов, при указанном понимании нормативности, субъективизации государственной деятельности и т. д.

Исходя из изложенного, «реалистами» исследуются возможные перспективы изменения баланса властей (в свете формирования «правительства судей») и сущности политической демократии. Д. Руссо и М. Тропер считают, что расширение конституционного контроля предполагает не только тенденцию к приобретению судебной властью законодательной функции (неполной, в силу того, что акт интерпретации может быть нивелирован новым толкованием), но и эволюцию понимания демократии от «процедурной» (подразумевающей формальную законность политических мер, принимаемых посредством процедур, основанных на идее народного представительства) к конституционной, «содержательной» (включающей аспект соблюдения базовых принципов права, в. т. ч. неписаных, интерпретируемых юрисдикционными органами, а также фундаментальных прав и свобод). Ученые заключают, что «конституционализация» и переопределение демократии сопровождаются развитием гарантий прав человека (что оценивается позитивно и тождественно выводам «Эксской школы») [12, p. 58], но, вместе с тем, политизируют право (а не «юридизируют» политику) [11, p. 480], превращая нормы и институты в переменные величины, стирая границы между юридической и иными формами политической власти, что может сказаться на упомянутых гарантиях отрицательно. В этой связи, а также ввиду отмеченной бесполезности «содержательных» характеристик статичной правовой системы, констатации невозможности целостного соответствия норм, наличия у всех законов общего и безличного характера, сложностей разработки юридических механизмов реализации новых поколений прав человека, существование правовой государственности в решающей мере обеспечивается повышающейся ролью интерпретации [13, p. 39]. Однако, ввиду подверженности последней многочисленным «непрямым обязательствам», в т. ч. политическим, способным иметь негативную природу, в современном состоянии правовое государство выступает идеалистичной конструкцией и требует дальнейшего упрочения [3, p. 93].

Наконец, конкуренция «материальных» версий правовой государственности отразилась и на ее нормативистском понимании, выраженном в идеях диалектической связи структуры правопорядка и легитимации государства, как обладающего монополией законного принуждения. При некотором сходстве с «реалистической теорией» (определение государства в качестве организации политической власти, осуществляемой в юридической форме, двойственном структурировании «иерархии норм»), данная концепция акцентирует внимание на монополизации государством принуждения и «теории санкций», анализируя их с объективных позиций. Ее представители занимают две различные позиции, формализованную (Ж. Тимсит, Г. Скоффони) и более содержательную (О. Пферсманн, австрийский ученый, работающий преимущественно во Франции).

Согласно мнению Ж. Тимси и Г. Скоффони, поскольку правовые нормы состоят из цепочки предписаний, высшим элементом которых является требование выполнить ограничивающее действие (тогда как остальные обеспечивают нормативные функции в рамках некоего полного механизма), собственно юридическими являются только те из них, которые «защищены» санкцией (в сфере конституционного права, кроме норм-санкций, к ним относятся организационные, формулирующие условия, при которых предписания являются действительными и гарантированы санкциями); иные же, имеющие риторическое, моральное значение, должны устраняться из юридической сферы (например, Декларация прав человека и гражданина 1789 г., не опирающаяся на подобную защиту до 1971 г., не могла ранее рассматриваться как источник права) [1, с. 58]. Соответственно, реальное существование права и состоятельность правового государства вообще возможны только благодаря правоприменительным органам.

Статический правопорядок эффективен лишь при судебной защите, а «фактическая» норма, контролируемая и интерпретируемая судом, более значима, чем формальная, поскольку закон лишь в идеале презюмируется общим и безличным, а в реальности не может ответить на все вопросы повседневной жизни [9]. В результате необходима формализация вариантов юрисдикционного контроля правовых норм (способного осуществляться путем транскрипции (выполнения, соотнесения содержания норм), трансдикции (суждения, дополняющего или уточняющего смысл более абстрактных предписаний) или суверенного решения (самостоятельно определяющего смысл нижестоящего акта – в чем может проявляться «нормотворческая» функция суда)), чтобы разумно лимитировать дискреционные полномочия и исключить влияние субъективных факторов на принятие решений (хотя обращение только к позитивному праву недостаточно для интерпретации актов и установления их совместимости или соответствия) [9].

С другой стороны, как отмечает О. Пферсманн, в современной ситуации усложнения и плюрализации нормативных предписаний, возрастает роль и таких характеристик права в «статическом» смысле, как доступность, понятность, предвидимость норм и процедур, позволяющие создать ясное впечатление у их адресатов, минимизировать опасность содержательных отклонений при толковании права, контролировать его состоятельность путем обращения к более абстрактным, «справочным» нормам [10, p. 38]. В итоге, они гарантируют определенный «минимум правового государства», заключающийся, прежде всего, в юридической защищенности индивида, а также способствуют и легитимизации норм в общественном правосознании [10, p. 43]. В контексте целостного понимания правовой государственности, по мнению О. Пферсманна, было бы парадоксально игнорировать значимость «статического» правопорядка, ведь реализация прав и свобод личности связана преимущественно с управомочивающими нормами, именно содержательное значение общих норм позволяет судить о государственно-правовой системе, а юрисдикционная практика выступает лишь ее специфическим параметром, позволяющим гарантировать соответствующие предписания. О. Пферсманн заключает, что ни оптимизация сугубо формальных аспектов «статической» составляющей правопорядка, ни развитие юрисдикционных процедур, хотя и выступают необходимыми, не являются достаточными условиями приобретения государством истинно правового характера – для этого правопорядок должен иметь демократическое содержание, соответствующее высоким стандартам обеспечения прав человека [8].

Необходимо заключить, что формально-юридические версии правовой государственности в современности характеризуются преимущественно «материальным» содержанием, достигая все большего консенсуса в плане признания значимости сущностных сторон государственной деятельности, ее демократической легитимации, нацеленности на гарантирование фундаментальных прав. Вместе с тем, их особенностью остается преимущественное рациональное восприятие государства и права, формально-догматический анализ нормативных, процедурных и институциональных элементов режима правового государства, стремление к сохранению автономии собственно юридической сферы доктринальных исследований – так, даже «реалистическая» теория, наиболее радикально оценивающая данные вопросы, все же подчеркивает свое качество сугубо правовой концепции, отграниченной от политических, социально-психологических и иных составляющих. Общность современных формально-юридических воззрений на правовое государство предопределяется его сложившимся пониманием, как организационного типа власти, основанного на комплексе нормативных, процедурных (структурированная в статике и динамике иерархия общих и безличных норм (вершиной которой выступает «конституционный блок») и процедур), институциональных (баланс властей и юрисдикционный нормоконтроль, определенным образом изменяющий его в функциональном и субъектном плане) средств правового ограничения, легализующих государственные действия в объективных, прагматических рамках, позволяющих обеспечить юридическую защищенность личности. Вместе с тем, вариативность данных концепций обусловлена, прежде всего, сохраняющейся дифференциацией взглядов на сущность взаимосвязи государства и права (дуалистической («Эксская школа») или монистической (остальные)), значение различных видов правоинтерпретации («Эксская школа» отличается апологетикой конституционной юстиции), роль «содержательных» (приоритет которых подчеркивается «Экссцами»), «формальных» («широкая» версия нормативизма) и «фактических» («узкий» вариант нормативизма) нормативных требований («реалисты» вообще отрицают классическую нормативность, заменяя ее «иерархией значений»). Наконец, проблематика исследования правовой государственности представителями указанных концепций заключается и в констатации ее определенной идеалистичности и необходимости дальнейшего совершенствования в силу зависимости юридических гарантий от релятивных политических факторов, возможности негативного отклонения правоинтерпретации, абстрактности целостного соответствия норм, сложностей разработки формальных механизмов реализации новых поколений прав человека.

Литература:

1. Пферсманн О. Автономизация конституционного права во Франции // Сравнительное конституционное обозрение. 2009. № 1. С. 54 – 67.

2. Тропер М. Реалистическая теория толкования // Российский юридический журнал. 2006. № 2. С. 7 – 19.

3. Brunet P. Michel Troper et la «théorie» générale de l’État. État général d’une théorie // Droits. 2003. № 37. P. 87 – 110.

4. Droit des libertés fondamentales / Favoreu L. [et. alii]. 3ème edition. – Paris, Dalloz, 2005. – 576 p.

5. Favoreu L. L’achévement de l’état de droit sous la V^eme Republique. – Mexico: Universidad Nacional Autonoma de Mexico – UNAM, 1988. P. 167 – 179.

6. Favoreu L. La modernité des vues de Charles Eisenmann sur la justice constitutionnelle / Eisenmann C. La justice constitutionnelle et la Haute Cour constitutionnelle d’Autriche. – Paris, rééd. Economica – PUAM, 1986. – 367 p.

7. Favoreu L., Philip L. Les grandes décisions du Conseil constitutionnel. – Paris: Sirey, 1975. – 442 p.

8. Millard E. L’Etat de Droit, Idéologie Contemporaine de la démocratie // J. M. Février & P. Cabanel (Ed.), Question de démocratie. 2001 [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http:// www.juridicas.unam.mx/publica/librev/rev/boletin/cont/109/art/art4.pdf (2010. – 9 апреля)

9. Ngapna H. Analyse systémale. Examen des texts de François Rigaux et Gérard Timsit [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://etatdedroit.law.officelive.com/AnalyseSysemale.aspx (2010. – 17 октября)

10. Pfersmann O. Contre le néo-réalisme juridique // Revue Française de droit constitutionnel. 2002. № 50. P. 31 – 83.

11. Rousseau D. Droit du contentieux constitutionnel. 6ème ed. – Paris, Montchrestien, 2001. – 507 p.

12. Troper M. Existe-t-il un concept de gouvernement des juges? / Brondel S., Foulqier N., Heuschling L. Gouvernement des juges et démocratie. – Paris, Publication de la Sorbonne, 2001. – 373 p.

13. Troper M. Pour une théorie juridique de l'etat. – Paris.: PUF, Col. Léviathan, 1994. – 358 p.

14. Troper M. Une théorie réaliste de l'interprétation // Théories realistes du droit / Textes réunis par O. Jouanjan. – Strasbourg: Presses Universitaires de Strasbourg, 2000. – 236 p.