Филологические науки/8. Родной язык и литература

 

Доцент Щербаков В.В.

Волгоградский государственный университет

 Урюпинский филиал, Россия

Авангардизм в современной литературе

 

Авангардизм - модернистское течение, главной задачей ставит показание человеческого «Я».

Авангардизм и авангард, в отличие от модерна и модернистского течения, пытаются преодолеть человеческое «Я» ради коллективных ценностей.

Авангардисты, в основном, разрушают старые установленные нормы, как в литературе, так и в обществе. Очень часто, разрушая эти нормы, они их отрицают полностью, и пытаются утвердить свое новое, а иногда даже неприемлемое в отдельных видах искусства. Примером тому может служить авангард конца XIX - начала XX века, футуризм. Ярким представителем футуристического авангарда в России был Маяковский.

Конец 60-х - начало 70-х годов ознаменовалось появлением нового течения в авангардизме - абстракционизма.

Авангардизм, также как и постмодернизм, имеет свои культурные истоки. В начале этой культурой была культура «подполья». Авангардизм в современной литературе представляли, прежде всего, писатели Венедикт Ерофеев, Людмила Стефановна Петрушевская, Татьяна Никитична Толстая, Валентин Григорьевич Распутин, Виктор Петрович Астафьев.

Постмодернизм и авангард всегда «выходят из подвала» в период разрушения одной политической системы и прихода ей на смену новой. В начале XX века в результате разрушения русского самодержавия возникло новое течение - социальный авангардизм. Идеологом социального авангардизма в нашей стране был Владимир Маяковский.

В современном авангардизме, возникшем в связи с распадом СССР, его основоположником стал Ерофеев. Также нужно отметить Чингиза Айтматова («Плаха»), Астафьева («Печальный детектив»), и Распутина («Пожар»), которые упоминались ранее. В области поэзии яркими представителями являются Иосиф Бродский и Белла Ахмадулина. Петрушевская же выделяется своей драматургией. [с 9, с 12]

В авангарде своим «внезапным появлением» всех особенно сразил Айтматов своей «Плахой». Затем - «Белым пароходом», «И дольше века длиться день». А Петрушевская в своей пьесе «Три девки в голубом» нарушила все основные тенденции развития драматургии, и особенно это стало заметно, когда ее поставил в своем театре Роман Виктюк. [c 29]

Вопреки устоявшемуся мнению о «беспочвенности» в русской культуре «жестокой прозы» творчество Л. Петрушевской развивается во многом в традициях русской классики, и, прежде всего- творчества А. П. Чехова. Отказ от учительства, от вынесения приговора своим героям -вполне в духе Чехова, излюбленной мыслью которого было, что задача лите­ратуры- не отвечать на вопросы, а правильно их ставить («Я хотел соригинальничать,-  писал он брату по поводу пьесы «Иванов», - не вывел ни одного злодея, ни одного ангела (хотя не сумел воздержаться от шутов), никого не обвинил, никого не оправдал»). Так и у Петрушевской в рассказе «Свой круг» - «ущербность» ее героев - результат скорее общей ущербности мира, чем их личного нравственного выбора. В прозе писательницы трудно найти героя, персонально ответственного за царящее в мире зло: зло предстает не столько как следствие отпадения от добра, сколько как неотъемлемое качество обыденной жизни,

Героиню рассказа «Свой круг», от чьего лица ведется повествование, отличает способность видеть все в неприкрытом свете: она достаточно язвительна и цинична, за что ее все недолюбливают, однако причина ее цинизма - в трезвом понимании изнанки любых мыслей или поступков окружающих ее людей. Причем эгоистическое «второе дно» этих мыслей и поступков для героини является единственно истинным и отвечающим подлинной сути человека, возможность же «высоких порывов» в других людях она отрицает. Своеобразный цинизм рассказчицы и становится ее «футляром», препятствующим пониманию или хотя бы сочувствию чужой боли: мир, преломившийся через ее сознание, предстает в абсурдном, лишенном добра свете (здесь возможна беседа с учащимися о том, что такое цинизм и каковы его мировоззренческие предпосылки).

Если бездуховность героев Зощенко объяснялась, как правило, их низким интеллектуальным или культурным уровнем, то круг людей, изображенных в рассказе Л. Петрушевской, в общем-то, принадлежит к научной среде - элите общества. Однако их интересы напрочь лишены духовной перспективы, возможно, это объясняется тем, что герои даны в их субъективном восприятии рассказчицей. Мир Л. Петрушевской двумерен, лишен духовной вертикали, людей объединяет не столько общность интересов, сколько просто принадлежность к одному «кругу», общность детей, мужей, связей, знакомства и т. п. Фактически у каждого из героев «свой круг», свой футляр, в котором он замкнут для понимания другими и собственного понимания других. Люди лишь соприкасаются оболочками, не имея возможности проникнуть в духовный мир ближнего. Изолированы герои не только друг от друга, но и от окружающего мира, мало представляя, что в нем происходит (см. начало второй части рассказа).

«Футлярность» сознания каждого человека вновь возвращает нас к традициям поздней прозы и драматургии А. П. Чехова. Отсутствие ясных представлений о важном и неважном преломляется и в речи героев и рассказчицы: она постоянно сбивается на рассказ о малосущественных вещах, предложения обрастают придаточными и вставными конструкциями. Кстати, если для прозы Петрушевской диалогическая форма вообще нехарактерна и подменяется косвенной или несобственно-прямой речью, то в драматургии характерен прием псевдодиалога, представляющего из себя попеременное чередование нескольких монологов, мало связанных между собой (см., например, одноактную пьесу «Изолированный бокс»).

Единственной безусловной ценностью в художественном мире Петрушевской становится ребенок, и если говорить об оценке героев, то критерием для нее является способность человека проявлять заботу о детях и стариках («У Андрея же и Анюты детей быть не могло, и их было жалко, поскольку без детей как-то нелепо жить и не принято было жить.. ». [c 29]

(B рассказах «Гигиена»,  «Новые Робинзоны»,  основная мысль  которых -

спасительность заботы о тех, кто слабее тебя: детях, стариках, больных, домашних животных). Светлым пятном в жизни героев была талантливая девочка Соня; бывший муж героини Коля, вопреки всему, любит своего сына. Страдание ребенка — вот то, что способно пробить «футляр» героев рассказа, и этим объясняется абсурдный, при всей его рациональности, поступок смертельно больной героини, избившей собственного сына, чтобы с помощью жалости к нему и ненависти к ней достучаться до совести отца мальчика. Причем сама героиня убеждена, что Коля, сам однажды избивший сына, движим будет скорее боязнью выглядеть перед другими хуже собственной, пусть бывшей, жены, чем действительной заботой об Алеше.

Мир Л. Петрушевской оставляет ощущение беспросветности, безблагодатности: люди, погруженные в бытовые проблемы, не способны к взаимопониманию в силу своей закрытости. Забота о детях (и стариках) -единственное, что способно наполнить человеческое существование подлинным смыслом. Недаром мрачный «взрослый» прозаик и драматург Л. Петрушевская при этом - один из самых светлых детских писателей, автор сценария для мультфильмов «Ежик в тумане» и «Сказка сказок», циклов «Сказки для всей семьи», «Дикие животные сказки», пьес «Два окошка», «Чемодан чепухи», «Золотая богиня» и др. Вниманием к существованию человека, погруженного в быт, спецификой подхода к проблемам человеческого одиночества, взаимонепонимания, бессмысленности  существования и др. Л. Петрушевская наследует традиции поздней прозы и драматургии А. П. Чехова.

Торжественный зачин повести Т. Толстой «Сомнамбула в тумане»— первая строка «Божественной комедии» Данте: «Земную жизнь пройдя до середины» — контрастирует с образом Денисова — героя достаточно посредственного, наследующего черты как «лишнего», так и «маленького человека». Однако от других героев повести Денисова отличает неудовлетворенность своей жизнью, причем не материальной ее стороной, которая как раз героя не интересует, а именно содержательной, духовной. При этом сомнения героя в существовании Австралии соотносятся с популярными в культуре модернизма идеями недостоверности результатов чувственного опыта, вплоть до различных концепций субъективного идеализма, подвергающих сомнению вообще существование объективной действительности вне субъективного сознания человека. Можно напомнить учащимся, что в культуре модернизма сама картина мира подвергается субъективизации, попросив их объяснить, как они это понимают.

Определяющим качеством окружающего мира в повести становится его пошлость: интересы людей ограничены бытом, даже увлечение потусторонним носит прагматический характер, причем, в отличие от Денисова, большинство не замечает «недолжности», неверности их жизни. В пошлости уличается не только обычный обыватель, но и писатель-деревен­щик, артист Рыкушин и пр. Быт в повести выступает с однозначно отрицательным знаком.

Денисов озабочен проблемой смысла своего существования, личного бессмертия, причем ему претит мысль о бессмертии «геростратовом» (см. рассуждение о кашле во время записи бессмертного концерта). Он видит, что пропавшую тетю Риту уже никто не помнит, и страшится этой участи. Денисов пытается воплотить в своей жизни традиционный миф о творчестве как победе над смертью, однако герой лишен необходимых для этого талантов. Борьба за справедливость, поднятая им в магазине, также не принесла результатов, так как сознание людей пропитано убежденностью в незыблемости миропорядка, при котором, говоря словами одной из героинь повести, «одним все широе, лёркое, бротистое, а другим только плявое и мяклое». Стремление героя приобщиться к чужому бессмертию, открыв людям подвиг альпиниста Макова, тоже оборачивается фарсом: сам Маков не вписывается в общепринятый образ «героя», потому что «...учился через пень-колоду, бросил институт, потом армия, то-се, а в последние годы вообще работал кочегаром, потому что книжки любил читать». И для родственников Макова лучшим памятником ему кажется шкаф «Сильвия», который обещает достать Денисов, что также снижает саму идею увековечивания. Ср. также путаницу с братьями Колбасявичусами: бессмертие имени одного из них оказывается весьма проблематичным, по­скольку другой был в «лесных братьях».

Парадоксальность этого эпизода заключается в том, что события, происходящие во сне, вызывают вполне реальные переживания и муки совести героя, более того, его не покидает ощущение реальности сделанного им нравственного выбора. Таким образом, возникает сомнение в том, что именно действительность, а не наше сознание, первична, сомнение в том, что, помимо нашей реальности, нет реальностей иных, не менее «реальных» (ср. подробность ощущений Денисова во сне). Здесь проясняется смысл названия повести, ведь сомнамбула - это тот, кто живет особой, скрытой от нас жизнью во сне.

Для прозы Т. Толстой, так же как и Л. Петрушевской, характерна проблема разобщенности людей, одиночества и взаимонепонимания. Отец Лоры пытается перевести на детский язык собственные знания («популяризирует»), однако сталкивается с невозможностью преодолеть оболочку, отделяющую сознание одного человека от другого («Разнообразен пищевой рацион серого...»). «Сомнамбулизм» Василия Васильевича - это его убежище от враждебной реальности в реальность сна. Те же люди, которые считают лунатизм болезнью, - «простейшие» по характеру своей жизни, ибо их жизнь «посюсторонна» и ограничивается бытом. В финале повести ставится вопрос о том, какую жизнь следует признать более «реальной» - жизнь Денисова, до утра запертого в «Сказке» (значимо само название кафе), или сомнамбулическое бегство к свету Василия Васильевича.

В повести Т. Толстой несколько реальностей, альтернативных обыденной. Это море капитана - соседа Денисова, который в своей квартире не мог жить без моря и потому каждый раз, приезжая, заливал Денисова. Это посмертие Макова («Маков лежит, вглядываясь в небосвод;

холодный и прекрасный, чистый и свободный, он не истлеет, не состарится, не заплачет, никого не уничтожит, ни в чем не разочаруется. Он бессмертен. Может ли быть судьба завиднее?»). Взятый в качестве заглавия образ «сомнамбулы в тумане» парадоксален. Туман - символ нашей действительности, лейтмотивом проходящий через всю повесть, однако он не помеха сомнамбуле - человеку, которому открыта иная, лучшая реальность. Кстати, возможно в целях лучшего понимания проследить с учащимися некоторые типологические переклички повести с романом М. Булгакова «Мастер и Маргарита». В романе М. Булгакова людей также, говоря широко, «квартирный вопрос испортил, а вина мастера заключается в том, что, создав «вечный роман», он был слишком озабочен его земной славой, то есть не верил в реальность «сверхреальности» и потому был наказан помещением в «сумасшедший дом» - типичная метафора современной жизни в литературе модернизма, а впоследствии оказался достоин лишь «покоя», а не «света». В сильных классах следует также обратить внимание на обилие аллюзий и реминисценций в повести («Сердце мудрых - в доме плача»; «В небесах торжественно и чудно, спит земля в сиянье голубом, а Денисов будет метаться между кустами и будками...»), отметив их как отличительную черту индивидуального стиля автора.

В «поэме» А.С. Карпова «Москва - Петушки» изображается [c 32] путешествие автобиографического героя, алкоголика Венички, из Москвы в маленький городок Владимирской области Петушки - райское место, где «жасмин не отцветает и птичье пенье не молкнет». Это как будто реальное путешествие (главы «поэмы» именуются в соответствии с остановками электрички) и вместе с тем символическое, совершаемое героем сквозь историю, мировую культуру и евангельскую мифологию.

Авторское обозначение жанра вызывает ассоциацию с «Мертвыми душами» Н.В. Гоголя. В «поэме» Ерофеева, также написанной в прозе, речь идет о духовном состоянии нации, о судьбе современного человека. Как и у Гоголя, действие происходит в «мертвом мире» обветшавших идей, скомпрометированных ценностей (имеются в виду, прежде всего идеологемы советской жизни, но не только они). Наделение героя собственным именем, насыщенность текста подробностями личной биографии позволяют воспринимать «Москва - Петушки» как подчеркнуто лирическое произведение, В сущности оно представляет собой лирическую исповедь героя, а все «события» происходят в пространстве его внутреннего мира. В «поэме» угадывается не только жанровая модель сентиментальных путешествий, аллегорических странствии души, и фольклорных, сказочных скитаний Иванушки-дурачка в поисках прекрасной царевны, но и черты менипповой сатиры, к которым по характеристике М.М. Бахтина относятся «карнавальный характер смехового элемента», «исключительная свобода сюжетного и философского вымысла»; фантастическое в сюжете «для провоцирования и испытания философской идеи»; сочетание «мистико-религиозного элемента е крайним и грубым натурализмом»; изображение ненормальных состояний, скандального, эксцентрического и т.п. Многие из названных особенностей присутствуют в «поэме» Ерофеева, в тексте которой парадоксально сплетаются высокие и низкие стилистические пласты: герой, «горький пьяница», одновременно предстает философом, открывающим истину о мире; возлюбленная героя соединяет в себе блудницу и святую; евангельское искушение на крыше храма переноситься в тамбур электрички; бытие Божье доказывается на примере пьяной икоты, а тексты Песни песней возникают в сцене пьяной любви. В вагоне электрички утрачиваются грани между «этим» и «другим», мирами - герой бредит, видит галлюцинации, ис­пытывает мучительные болезненные состояния. В таком пространстве и происходит переоценка того, что представляется незыблемо-устойчивым: абсолюты духовности и культуры, пародируются, приобретают кощунственный смысл. Происходят метаморфозы с пространством и временем: последнее стоит на месте или несется скачками, пока не возникает апокалипсическое «время тьмы». Герой не может доехать до Петушков, где его ждет спасение, и фатально возвращается в Москву - олицетворение ада. Начальная и конечная точка путешествия в конце концов сливаются в одну -  и все завершается, страшной смертью героя, без всякой надежды на его воскресение.

Финал «поэмы» уже не вписывается в карнавальное пространство. Судьба и поведение героя указывают на другую жанровую традицию: юродивого, — на которую сознательно или бессознательно ориентировался автор. Отвергаемый «нормальной» жизнью и сам ее отвергающий, Веничка принимает на себя своеобразное религиозное служение во имя Божье. Ежедневно он несколько пародийно проходит «путь Христа»: напиваясь к ночи, мучается и «погибает»; утром, опохмелясь, «воскресает», чтобы вновь «умереть» вечером (при этом отношения с евангельским текстом строятся по модели русских демократических сатир XVII в.: «Слова о бражнике како вниде в рай», «Повести о крестьянском сыне», «Калязинской челобитной» и др.). Самый процесс выпивки превращается в сложнейший ритуал, в котором проверены и учтены все возможные состояния; герою досконально известно, чем обернется для него каждая очередная доза выпитого. Во всяком случае он пьет не в удовольствие, а с отвращением и муками - но не может не пить, так как в этом и состоит его «призвание», его роль «в миру», где святость и целомудрие - по законам юродствующего поведения - обязательно являются в отталкивающе-непотребном виде. Пьянство героя воспринимается и как знак его неполноценности, своеобразного самоуничижения, и как способ защиты от гнетущей действительности, и - парадоксальным образом - как путь «умственного трезвения» («пью... и прозреваю», - говорит герой) и добровольного принятия на себя ответственности за грехи мира. То, что хочет сказать людям юродивый герой, в силу законов жанра не говорится прямым и «красивым» словом. Но из хмыканья, бормотанья, матерщины Венички до читателя доходят те простые слова, с которыми обращается автор «поэмы» к своим современникам: требование смирения («чтоб не загордился человек»), требование принять свое страдание и что-нибудь понять («чтоб был он задумчив и неуверен»)», сочувствия или просто познания хрупкости человека (триады против «подвигов»), свободы и печали («первая любовь и последняя жалость»), нелюбопытствования, несуетности, небойкости, небесстыдства, наконец, требование сознаться, что все наши слова рядом со словами «вечно живущих ангелов и умирающих детей» - более или менее ерунда и все наши звезды меркнут перед звездой Вифлеема». «Петушки», - утверждает О. Седакова - не совсем литература... Их традиция - книги собственной жизни, которые сначала проживаются, а потом записываются». Но один момент этого содержания глубоко поражает читателя - «катастрофическая разомкнутость сознания автора <...>, веселый ужас крушения относительных ценностей и потусторонняя свобода на развалинах (иди куда хочешь, потому что все рав­но идти некуда)».

 

Литература:

1.     Айтматов Чингиз- Плаха . М., 2000г. 365с.

2.     Бродские И. Поэзия 60-х годов. Л. 1995г. 125с.

3.     Виктюк Р. Драматургия Петрушевской. М., 1998г. 112с.

4.     Карпов А.С. «Москва- Петушки». М., 1988г. 225с.