Д.филос.н. Халыков К.З.

Казахской Национальной академии искусств им.Т.Жургенова, Казахстан

Телесная интенциональность: тело как созидательное начало и предмет исследования философии и искусства

Мир человека с каждым разом становится многообразным и трудным для исследования с точки зрения науки, искусства, культуры. Немало исследовано в области философской антропологии и искусства, психологии, генной инженерии. Тем не менее остро стоит проблема изучения тела как творческого процесса и созидательного сначала не только в искусстве, но и философии. Попытки введения наукоподобных искании отдельных направлении и творческих экспериментов в искусстве часто остаются на уровне психологических актов для базового понимания. Искусство ощущает больше эффектов влияния таких как теории феноменологии, квантовой физики-механики, религии и психологии (возможно и других видов наук) восприятия картины мира, чем сами исследования внутри наук медицины, космонавтики и искусствоведения. Почему называем последним искусствознание последним, потому что они следуют часто за происходящим, а не спереди творческих событии. Остается только концентрировать внимание на тот мост который направлен с точки пункта А до В. Насколько продуктивны из этих русл, в том смысле на которых опираются попытки открытия тела (конечно же человеческого) как творческого процесса и созидательного начала и мира с которым мы имеем связь для философского рефлексирования. Тому пример научные открытия последних 50-70 лет, которые становится труднодоступным для широкого понимания как элемента двигающего начало всех открытии связанной с человеческими возможностями и сверхвозможностями для науки, теории и практики.

Из истории изобразительного искусства известно немало примеров, когда тело человека воспевалось как идеал прекрасного, также и когда оно исчерпало что либо означать иное как она уже отражала мир субъективности художника. Тело стало той материей, посредством которой цвет, то есть свет, обретает форму. Мальро писал, что современное искусство — «это подчинение форм некой внутренней схеме, которая принимает или не принимает облик людей или предметов, но для которой в любом случае люди или предметы - не более, чем экспрессия. Мальро видит это как все поменялось со временем: «если прежде задачей художника была передача формы, то теперь форма выражает художника» [1, с.171]. Это приближает нас одновременно и к проблемам, поставленным экспрессионизмом, и к проблемам, поставленным феноменологией: истина, правда тела, которое я пишу, заключается не в том идеальном теле, несовершенным образом коего служит это тело, и не в самом этом теле, как предмете, но только в том, каким оно предстало перед художником. Правда тела — не в теле, сущность которого недостижима, а в том, как я его воспринимаю: истина феноменологична, то есть для художника она - в расположении света. Это, несомненно, радикальный переворот, прямым наследником которого был Боннар; Гоген также был к нему причастен, хотя сделал из него совершенно иные выводы; незадолго до смерти он заявил: «Истина — это чистое, головное искусство» [1, с.175].

Тело, не приемля анализа, подчеркивает тем самым свое совершенство и гибнет... Как мученичество дало смысл жизни Святому Себастьяну, так деятельность искусства, кажется, претендует на то, чтобы давать смысл лишенному его миру. Но давать смысл миру — значит претворять его. Мальро писал: «Искусство рождено для того, чтобы выхватывать формы из того мира, где человек сам является объектом, и переносить их в мир, контролируемый человеком» [1, с.171]. Тело, поставленное под вопрос — это сущее, связанное обязательством отвечать на поставленные вопросы, это всегда бытие под вопросом. Фактически, все вопрошание выстроено на забвении тела и обращено не к нему, а к плоти как реактивной по своей сути развертке. Но именно поэтому утверждение и подтверждение ответа всегда лежит по ту сторону плоти. Еще стоики утверждали, что «действующая и движущая причина обязательно есть тело. Причина — тоже тело. Сущее и вообще есть тело. (Наконец, имеется и просто заявление, что «субстанция (ousia) и тело одно и то же» [2].

Текст газеты и в своей содержательности, и в своей материальности принципиально фрагментарен, или более точнее, бриколажен. Но эта фрагментарность структурирует опыт чтения и предшествующий ему опыт видения. Видение всегда подразумевает и указывает на позиционность, телесность; опыт видения — это всегда опыт телесности. Поэтому Мерло-Понти отмечает, что «…необходимо, чтобы мое тело само было вовлечено в видимый мир: свою способность оно получает и в той мере, в какой обладает местом, из которого оно смотрит. Это, конечно, вещь, но это вещь, где я живу [в которой живу, которая и есть Я]. Тело, существует по отношению субъекту, но оно связано и со всеми другими вещами: между телом и вещами существует отношение «абсолютного здесь» к «там», «источника дистанций» к самой дистанции» [3].

В результате содержательность газетной страницы действительно ставиться информацией, равнодушной к Я. Фактически, в процессе чтения газеты Я попадает в ситуацию атопичную, утопичную, которая связана и с разломом временности. Как не покажется странным, но газета по своей сути атемпоральна. Каждый последующий номер, стирает предшествующий, обесценивает его, выбрасывает из конституирования нового «теперь». Это мир, в котором, как пишет Хайдеггер, «теперь — потом, потом, потом… — сплошной ряд дальнейших «сейчас», которые желают находиться в распоряжении неопределенности безличного» [4]. Еще один дисциплинарный gadget, столь милый и привычный нашей повседневности — это телевидение и кинематограф. Весьма часто современную культуру определяют как визуальную. Но и для архаического, и для античного, и для средневекового мира образность, эйдетика разворачивалась в глубоко символизированной действительности (символически определенные позиционности, поля, горизонты), однако современный мир запускает устройства видения в мире артефактической (F. de Saussure), знаковой реальности. Правда, в феномене артефакта первая часть слова уже не воспринимается, и факт застилает собой все, претендует на то, чтобы быть последней и предельной реальностью, которая более реальна, чем действительность жизни. При этом происходит невероятно быстрая смена самой формативности (формальности) знаковым образом (люди искусства, образов и т.п.). Эта текучесть, как раз и связана с десимволизацией, с самим существом знаковости. «Жизнь как знак знака, как тень знаковых констелляций (Бодрийар). На самом деле визуальность современной культуры, визуальность и телевидения, и кинематографа, в принципе построена на деструкции опыта видения. «Все, что я вижу, принципиально мною достижимо, по крайней мере достижимо для моего взгляда, отмечено на карте «я могу»» [5].

Но принцип современного симулятивного видения основывается на принципиальной телесной, топической, и потому волевой недоступности и на запрете инвестиции телесного Я в ситуацию видения. Тело становится письмом и которое инсталлируется в тело. Это весьма особый сценарий, позволяющий ввести телесный базис для идентичности. Тело — это просто означающее, обязанное отвечать и говорить в определенной дискурсивной, впрочем необязательно дискурсивной, позиционности. А публичные процессы в этой сериальности выступают устройствами регуляции серий. Вся эта суггестивная анатомия антиципирует ядро стратегии исключения Я как сингулярности, слияния индивидуального тела с дисциплинарным пространством, личной истории с историей Оно. Эта «сплошная овнешненность», по словам Бахтина, исполняется в коммунальном теле Оно, которое втягивает Я исключительно в бытие-с-другими, бытие-для-других. Причем все эти другие оказываются ровно в такой же ситуации.

Этот странный изоморфизм структурности гиперреальностей газет, телевидения ведет свою генеалогию из структурности труда, который составляет символическое ядро новоевропейской цивилизации. Как пишет Ницше, «греки не нуждаются в подобных галлюцинациях понятий, они высказываются с устрашающей откровенностью, что труд есть позор… Труд является позором, потому что бытие не имеет ценности само по себе. …Такие призраки, как достоинство человека, достоинство труда, являются убогим созданием скрывающегося перед самим понятием рабства» [6].

Тело рассматривается с точки зрения философской феноменологии иначе. Так, например, согласно Гуссерлю, тело конституируется "как центр ориентации", поскольку любое Эго относительно внешнего восприятия рассматривает вещи, данные в визуальном и тактильном поле, только как сориентированные определенным образом. Кроме того, тело рассматривается как условие свободной ориентации - то есть условие возможности изменения перспективы восприятия - в визуальном и тактильном поле. Наконец, тело конституируется как условие, относящее cogito к материальному миру, поскольку выступает как "интегральная часть причинно-следственных связей". 
Кратко выражая роль телесности в феноменологии Гуссерля, можно сказать, что она конституируется как условие внешнего восприятия и условие, устанавливающее отношение внешнего восприятия ко внутреннему восприятию. Тело указывает на центрированность субъекта в материальном мире и демонстрирует то, что внешнее восприятие может быть только видением в аспекте. Телесность - это субъект и его обстоятельства во внешнем мире. «Тело - есть "следствие" чистого сознания в том значении, в котором только сознание является субъективностью, открытостью, интенциональностью» [7].
Конечно, в данном случае речь идет о солипсистской установке, рассматривающей Эго и бытие в мире с точки зрения уникальности субъекта. Роль тела гораздо более значительна при переходе к конституированию Другого. Во всяком случае как специфический метод она имеет границы своего применения и основана на неявном допущении. "Наиболее важный урок, который демонстрирует нам редукция, - пишет М. Мерло-Понти, - заключается в полной ее невозможности... Если бы мы обладали абсолютным разумом, редукция не вызывала бы проблем. Но так как мы, напротив, находимся в мире, в действительности, и наши рефлексии осуществимы в темпоральном потоке, который мы стремимся понять, не существует мышления, которое охватывало бы все наше мышление" [8, с.65]. 
Мир cogito, представляющий, по Гуссерлю, первичное поле значений, - это мир бодрствующего сознания, это мир, который не представляет проблемы для рефлексии. Телесная интенциональность: - это система моторных и перцептуальных сил, анонимно наполняющих любое действие первичным значением. Так как тело не есть сущность, предстоящая сознанию, а само есть поле субъективности, отношение тела и мира не опосредуется внешним восприятием, где сознание конституирует корреляцию тактильного и визуального поля. 
Переосмысляя значение телесности и создавая новую концепцию интенциональности, М. Мерло-Понти переформулирует задачу феноменологии, трансформируя метод сущностного описания феноменов сознания в метод анализа моторных действий, обеспечивающих единство субъекта и мира. "Если тело,- пишет Мерло-Понти, - не дано нам в силу истинности закона своего конституирования, если оно есть выразительное единство, познаваемое нами только за счет его активного использования, то его структуры будут сообщаться чувственному миру. Теория телесной схемы есть, по существу, теория восприятия. Мы научились чувствовать наше тело. Мы нашли объективное и особое знание о нем, еще одно знание, которым мы обладаем в силу того, что оно всегда с нами и что мы - это наше тело. Нам необходимо вновь открыться собственному переживанию мира настолько, насколько он явлен нам, насколько мы пребываем в нем посредством нашего тела и в той степени, в которой мир воспринимается им. Замечая контакт с телом и миром, мы будем открывать себя заново на основании того, как мы обращаемся с телом, являющимся естественной самостью и субъектом восприятия" [8, с.67].
Литература:
 

1.Гийу Жан Франсуа. Великие полотна. 1994 CLB Publishing. 1995, 1998 СЛОВО/SLOVO, Москва. – 207 с. – илл.

2. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития. М.: Искусство, Кн. II, 1994. С. 552.

3. Мерло-Понти М. Философ и его тень. В защиту философии. Пер. с фр. И. Вдовиной. М.: Издательство гуманитарной литературы, 1996. С. 141-169, 150.

4. Хайдеггер М. Исследовательская работа Вильгельма Дильтея и борьба за историческое мировоззрение в наши дни. Десять докладов, прочитанных в Касселе (1925). Пер. А. Михайлова. // 2 текста о Вильгельме Дильтее. М.: Гнозис, 1995. С. 137-183, 172.

5. Мерло-Понти М. Око и дух. Пер. А. Густыря. М.: Искусство, 1992.С. 13.

6. Ницше Ф. Греческое государство. Предисловие к ненаписанной книге (1871) // Философия в трагическую эпоху. Т. 3. Избранные произведения в З томах. М.: REFL-book, 1994. С. 66-76, 67.

7. Гуссерль Э. Картезианские размышления // Гуссерль Э. Логические исследования. Картезианские размышления. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. Кризис европейского человечества и философия. Философия как строгая наука. — Минск: Харвест; М.:АСТ,2000.-752 с.

8. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. — СПб.: «Ювента», «Наука», 1999. — 607 с.

Резюме

В статье анализируется проблема телесности в искусстве и философии, о том как может сходиться созидательные намерения художника и действия тела. Часто задаются вопросы когда говорят о теле о возможности ее, стремлении и гибкости, красоте и совершенства некого объекта в котором мы находимся. Но насколько важно изучать тело, как человеческая данность, не только красоту (как данную категорию искусства), а как связующее звено с миром. Нам интересен тот факт когда тело становиться возможным инструментом изучения художественного творчества, научным аппаратом понимания движущихся начал интенционального мирощущения.

Summary

The article analyzes the problem of physicality in art and philosophy, about how can converge the creative artist's intentions and actions of the body. Often questions are asked when they talk about the possibility of its body, willingness and flexibility, beauty and perfection of a certain object in which we live. But how important it is to study the body as a human reality, not only the beauty (as a category of art), and as a link with the world. We are interested in the fact when the body becomes possible tool for the study of artistic creativity, scientific understanding of the unit started intentional moving perception of the world.