Психология и социология/3. Современные тенденции в методологии психологических исследований

 

Д.п.н. Шаповал И.А.

Оренбургский государственный педагогический университет, Россия

ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СТРАХА ИЗМЕНЕНИЙ

Нам хочется быть живее и чувствовать больше, но мы этого боимся.

А. Маслоу

Цель феноменологии — описательное изучение сознания, субъективности и переживаний человека. Ее философские основания составляют идеи Э. Гуссерля, М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра, М. Мерло-Понти, А. Шюца и др. Принципы и методы феноменологии в психологии и психиатрии развивали Л. Бинсвангер, К. Ясперс, А. Кронфельд, Р. Мэй, Р. Лэйнг, Ф. Перлз, К. Роджерс, Дж. Бьюдженталь и др. Среди современных авторов можно выделить А. Джорджи, Ю. Джендлина, А. Лэнгле, Э. Спинелли.

А. Шюц провозглашает обыденность как верховную реальность в сравнении с другими — реальностями науки, искусства, веры и т.д. Обыденность постоянно помещена в определенные «жизненные обстоятельства», и в этом мире каждая его часть занимает свое конкретное место и требует совершенно определенной реакции [9]. В процессе жизни складывается ряд отождествлений человека:

1. с обществен­ным положением, профессией, социальной ролью; в целом — с сегодняшней ступенью своего развития;

2. со своими потребностями, часто искусственными и излиш­ними: потребление рецептов и стандартов жизни приводит к «мимесису» — нашей непосредственной идентификации с окружением;

3. со своим образом Я, сложившимся в результате приспо­собления к обстоятельствам. Личность — пишет А. Битов, — это не душа; это мозоль на душе от соприкосновений с миром. Образ Я — роль, маска, и мы идентифицируем себя с ней, стараясь всеми силами сохранить от разруше­ния свой образ симпатичного, приятного, умного, интересного себя. Это полезно для психики, но делает невозможным честный взгляд на себя самого;

4. с другим или другими. Моя идентичность, подчеркивает Р. Лэйнг, не может рассматриваться в отвлечение от моей идентичности в глазах других: другой становится чем-то вроде набора инструментов для монтирования моей идентичности, складывания из кусочков единой картины себя. Человеку, обнаружившему свою «приговоренность» к другому в качестве дополнения, трудно обрести устойчивую идентичность себя, а «угодить» другим или отвергнуть их может и не получиться. И чем более фантазийна эта идентичность, тем яростнее мной отстаивается [4].

В повседневности почти все наше внимание поглощено следующим шагом, и мы останавливаемся и задумываемся, лишь когда возникает проблема, заставляющая нас остановиться. Наш мир, «нормальный» и согласованный, ставится под вопрос, и если традиционные интерпретации не дают на него ответа, прежняя реальность становится проблематичной, что порождает ситуацию кризиса. К. Ясперс называл эти ситуации «пограничными», описывая их как стену, на которую мы наталкиваемся и о которую разбиваемся. Л. Шестов подчеркивает: думающий человек — человек, потеряв­ший равновесие в будничном, а не трагическом смысле этого слова [8].

Эффект разрушения единства и согласованности мира Л. Бинсвангер характеризует как «падение с небес»: «падая с небес», мы действи­тельно падаем. Разочарование и сопутствующий ему шок нарушают гармо­нию наших взаимоотношений с миром и людьми, и в такой момент наше существование отрывается от своего места в мире и вынуждено рассчитывать на собственные силы. До нового обретения равновесия мы находимся в рамках смысловой матрицы разочарования, где все наше суще­ствование остается под­вешенным в воздухе, и возможны лишь две альтернативы: освобождение с возможностью восхождения или переход в шатание, опускание, падение [2]. «… Бывают минуты, когда дикая, вопиющая несообразность и обидность нашего положения вдруг предстает пред нами с неотразимой ясностью и заставляет нас смотреть на себя. И тогда почва уходит из-под наших ног. Но ненадолго. Ужас от чувства беспочвенности быстро отрезвляет чело­века. Забыть все — только бы вернуться к родной земле!» — так описывает ситуацию «падения с небес» Л. Шестов [8, с. 14].

Обратимся к собственно феноменологии страха изменений и вначале — к сущности страха в целом.

Страх подводит человека к тому, чего пока нет, к «ничто», вынуждает заглянуть в «бездну неведомого». Х. Кёлер определяет страх — по аналогии  с природными ветром, туманом или грозой — как явление «внутренней природы»: страх принадлежит к условиям, в которых мы живем с рождения, он «у нас в крови» и, более того, страх сам вызывает страх [3]. В целом страх — перед людьми, обществом, событиями — можно трактовать как боязнь возможности испытать от них боль/дискомфорт физический или моральный.

Как реакция на жизненную ситуацию страх, по сути своей — неприятие изменений: он появляется, когда мы пытаемся что-либо удержать в неизменном состоянии, но не имеем такой власти. Страх изменений принимает обличья страха риска, успеха, потери.

Экзистенциальный страх изменений связан с самой сущностью человека: перед пространством, временем, непознаваемостью жизни, перед собой. Ф. Риман выделяет страх перед порядком и хаосом жизни: навязчивое стремление раз и навсегда установить определенный порядок вещей, сопровождающееся страхом перед риском, перед всем новым и неизведанным, неопределенностью планов и вечной изменчивостью жизни [6]. Такими людьми свобода воспринимается как тяжелая ноша.

Близкое чувство К. Хорни обозначает как страх нарушения сложившегося равновесия, полагая, что его источник — априорное представление нами новой, неизвестной ситуации как скорее всего неприятной. Требование отречься от себя и от своей жизни представляется определенной жестокостью со стороны Бога или судьбы и превращает нашу жизнь в дурную шутку, а потому никогда не может быть полностью принято [5].

М. Хайдеггер описывает перманентную связь страха с ощущением неуютности, утраты дома. Дом — пространство приятных, подвластных нам отношений, и мы ограждаем себя от всего неуютного, непривычного, неизведанного. Оно остается за пределами приятного и подвластного, в пространстве бессилия. Желание изменений — это решимость овладеть «неуютным», включить чуждое в «пространство дома» [7]. Но во внутренней крепости дома можно и забаррикадироваться, изолироваться, и тогда дом становится тюрьмой, а страх остается снаружи, и разбирательство с ним откладывается на потом. Остается, однако, причина раздора человека с самим собой — боязнь страха.

Изменения и измена — однокоренные слова. Важный для понимания феноменологии страха изменений параметр — верность/предательство. Предательство  порицается, верность  почитается. Культура вынуждает нас выстраивать иерархию ценностей и выделять среди них верховные. Изменяющий свои ценности, — предатель по определению. Изменяющий себя — предатель по отношению к себе, и не только к себе. Но развитие без предательства невозможно: чтобы расти,  неизбежно приходится что-то терять, от чего-то отказываться. Без предательства контакта невозможен свободный выбор этого контакта.

Любые — внутренние или внешние — перемены предполагают отказ от сложившейся реальности, от привычного, надежного и ограничивающего, антипатию к нему и его дискриминацию. При этом всему желательному противостоит множество «железных аргументов» против шага в неизвестность, в том числе потенциальные ощущения боли и утраты. И если они «срывают» сознательный акт дискриминации, — мы застреваем в сложившемся отношении к миру и самим себе: живем в плену у «вчера» из страха перед «завтра». Это попытка жизни в остановленном времени, жизни впустую, слепленной из бесконечного подражания подражаниям самим себе [3].

Атрибуции страха изменений многообразны:

§                   Описанные выше отождествления: мы сражаемся за обладание некими атрибутами жизни и отношений как необходимыми для нашего психологического комфорта и достойного места в обществе.  Приобретя эти внешние опоры, мы не можем оставить их в силу страха потери построенной с их помощью стабильности.

§                   Выход за рамки общепринятого, риск отличаться от других. Не следует забывать, подчеркивает Э. Фромм: для большинства людей здравый смысл и реальность есть не что иное, как всеобщее одобрение. Если все думают так же, как сам человек, значит, он не «потерял рассудок». Психологический отрыв — это жертва, связанная с отделением себя от своего статуса и поиском новой идентичности.

§                   Возможность утраты расположения любящих нас и значимых для нас, угрожающая переживанием глубинного страха покинутости.

§                   Необходимость осуществлять изменения в одиночестве, без опоры на мнение других и стереотипы. И в обществе постмодерна модель «ограничение изменений» навязывается с детства: человек может существовать только в рамках государства / общества / организации / религии / стереотипов / эталонов / норм / правил / законов и т.п. И его психологический комфорт, и статус в обществе зависят от причастности и соответствия этим структурам.

§                   Необходимость, однажды достигнув успеха, держаться на уровне этого успеха, не позволять себе ни падения, ни депрессии. Страх неопределенности, отсутствия контроля над событиями — цена новых личных свобод и новой ответственности. Многие находят такую цену слишком большой, чтобы платить ее с радостью.  Предпочтительнее мир менее сложный и тем самым менее пугающий; мир, где знаешь, что делать, чтобы оказаться правым. Для многих людей предложение «большей простоты» настолько соблазнительно, что от него невозможно отказаться [1].

§                   Страх боли и нежелание откладывать удовольствие, приводящие к выбору: болезненное противостояние проблеме сейчас, в надежде на будущее удовольствие, — или продолжение актуального удовольствия в надежде, что будущее страдание не обязательно. Опасаясь боли, почти все мы в разной степени пытаемся избежать проблем: тянем время; делаем вид, что их нет; ищем обходные пути [5]. Наиболее примитивный и деструктивный дефект в механизме решения проблем — надежда на то, что они исчезнут сами собой.

Что происходит, когда человек выстрадал свой взгляд на мир, составил некую рабочую и, по всей видимости, полезную схему, – и вдруг оказывается, что его схема неверна и должна быть почти полностью переделана? Исследование внутреннего мира никогда не бывает безболезненным, и, безусловно, именно личная боль самоанализа заставляет большинство людей уклоняться от него. Критика наших схем со стороны собственной совести и разума так же законна и так же болезненна, как и со стороны других людей. В такой ситуации чаще всего (и обычно – не сознавая этого) мы игнорируем новую информацию: объявляем ее фальшивой или опасной, пытаемся навязать свое видение реальности или разрушить новую реальность. Акцент на «я не могу», «мне пришлось», «я обязан» типичен для человека, считающего: у него нет выбора, и его поведение всецело определяется ему неподвластными внешними силами. Это не он — источник своих проблем, и потому не он, а мир нуждается в переменах. Впрочем, умение различать, за что в этой жизни мы отвечаем, а за что нет — одна из величайших и до конца никогда не решаемых проблем нашего существования, замечает С. Пек [5].

Есть страх перед поражениями, но есть и поражения перед страхом (Х. Кёлер). Последние часто связаны с демонстративным выпячиванием собственного влияния и власти в привычном пространстве отношений. Фанатичная приверженность порядку, одержимость идеей о необходимости воспитывать, дисциплинировать и непрерывно держать под контролем окружающих производят впечатление силы человека. Но эта сила — только в «пространстве дома», а вне его человек слаб и озлоблен, чувствует себя неудачником и, убегая от страха, постоянно уклоняясь от потенциально пугающих жизненных шагов, лишь раздувает то, что хочет подавить: страх.

Относительно небольшое количество людей меняют свою философию. Очень немногие из приходящих к психологу сознательно ищут критики или укрепления дисциплины. Большинство просто жаждет «облегчения» и ищет «кратчайшие пути», тесно связанные с понятиями «обойти», «схитрить». Мы обладаем равно сильной склонностью как игнорировать законные кратчайшие пути, так и выискивать незаконные. Мы лжем — и не только другим, но и себе.

В сущности, мы идем к психологам с одной и той же бедой — чувством беспомощности, страха и внутренней убежденностью, что изменить нужно и можно Другого/Других, но не себя. Тем самым мы демонстрируем большее или меньшее желание избежать тягот свободы и неспособность взять на себя ответственность за свои проблемы и свою жизнь. Практики-терапевты отмечают:

1.                 подверженные страху изменений клиенты часто проявляют нежелание выполнять домашние задания, пытаются чрезмерно вербализовать свои переживания и жестко контролировать ход психотерапевтического процесса;

2.                 страх изменений может возникать и после того, как большая часть травматических событий успешно переработана, когда клиент в большей мере осознает действительные факторы, присутствующие в его нынешней жизни;

3.                 этот страх может возникать, если пытаться изменить поведение клиента или же он осознает необходимость интегрировать новое восприятие самого себя в условиях явно дисфункциональной семьи, микросоциума или общества в целом.

Вернемся к пограничной ситуации: она обесценивает привычную схему интерпретации жизни и рождает необходимость «мышления в будущем совершëнном времени» (А. Шюц) — мы должны прорепетировать способы действий, имеющиеся в нашем опыте столкновения с пробле­мами, не зная, какая из альтернатив приведет к успеху. Переживание этой ситуации неопределенности само по себе значимо и мучительно. Очевидно, что при страхе изменений существенна не столько сама опасность, сколько имманентно присущая ей конфронтация с нашей компетенцией: мы боимся не самого угрожающего будущего, а самих себя в этих обстоятельствах и во взаимодействии с ними — а точнее, своей несостоятельности. «Страх разоблачает ничтожество», — говорил Хайдеггер. Таким образом, центральное звено страха изменений — наше отношение к себе с оценкой своих ресурсов и возможностей.

Не подпитывается ли страх изменений страхом разочарования в себе? Осознать несоответствие своей идентичности в своих глазах и себя в глазах других, самоатрибуций и атрибуций других, особенно если последние принимаются за предписания, — значит обрести болезненные ощущения вины, тревоги, злости, сомнений. Осознать, что я вовсе не обязан быть тем, кем меня считают окружающие — высокое достижение, пишет Р. Лэйнг [4].

У человека, решившегося на изменения, должна быть возможность жертвовать обыденностью, и претензии в отношении будущего должны основываться на контроле настоящего. Цена свободы высока — это неуверенность, включающая в себя отсутствие безопасности, неопределенность и незащищенность. Это жизнь в условиях риска, и человек, принимающий решения, должен сам платить за риски, на которые он идет. Однако между правом на изменения, на свободу и способностью контролировать условия, делающие это право осуществимым, — зияющая пропасть [1]. Дефицит безопасности — причина поиска убедительных причин для сопротивления новому.

Чтобы от чего-то отречься, это что-то должно у нас быть. Нужно сделать из себя личность, прежде чем отрекаться от нее; развить свое эго, прежде чем потерять [3]. В мире неуверенности мало времени для заботы о ценностях и всего выходящего за границы настоящего, и обыденность распадается на части, а жизнь – на эпизоды. Преодоление страха изменений призывает к поискам смысла прошлого, настоящего и будущего.

Литература:

1.                 Бауман З. Индивидуализированное общество. — М.: Логос, 2005.

2.                 Бинсвангер Л. Бытие-в-мире. — «КСП+», М.; «Ювента», СПб (при участии психологического центра «Ленато», СПб), 1999.

3.                 Кёлер Х. Загадка страха. На чем основан страх и как с ним быть. —М.: Эвидентис, 2003

4.                 Лэйнг Р. Я и другие. — М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002.

5.                                   Пек М.-С. Непроторенная дорога. Новая психология любви и духовного роста. – Киев: «София», 2008.

6.                                   Риман Ф. Основные формы страха. – М.: Алетейа, 1999.

7.                 Хайдеггер М. Бытие и время. ― СПб.: «Наука», 2006.

8.                 Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. – М.: ЗАХАРОВ, 2000.

9.                 Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004.