Филологические науки/2. Риторика и стилистика

К.филол.н.  Ватченко С. А.

Днепропетровский национальный университет им. Олеся Гончара, Украина

Английский роман XVIII ст.

в движении жанровых форм

 

Историко-литературные работы о романе, увидевшие свет в границах перехода ХХ–ХХI ст., объединяет социокультурная направленность поиска исследователей, настроенных на диалог с предшественниками. Вследствие радикального изменения философско-эстетического контекста текущих десятилетий, методологического обновления литературоведения возникает неудовлетворенность состоянием прежде, казалось бы, устойчивых представлений о прошлом. Неумолимый процесс рождения вопросов, понуждающих к переосмыслению утвердившихся взглядов, нарастает среди филологов, сохраняющих интерес к XVIII ст., времени, кардинально изменившему судьбу западноевропейского романа. Из «пасынка» литературы он превращается в художественную форму, ставшую эстетическим лидером современности (“modernity”).

Если бегло очертить динамику мысли литературных критиков, реконструирующих контекст духовных перемен Англии XVIII в., можно выделить ряд тем, которые сохраняют значимость и в наши дни. Филологи внове размышляют над путями становления многоликого жанра, в который раз пытаются оценить его гуманистический потенциал, учесть временные пределы востребованности читателем протеистичной литературной формы, осмыслить последствия деконструкции ее классических образцов.

Об изменчивой мозаике сосуществующих одновременно литературных форм, щедро представленных в английской культуре до середины XVIII в., известных широкой аудитории благодаря популярным жанровым «маскам» «приключений» (“adventures”), «жизнеописаний» (“lives”), «мемуаров» (“memoirs”), «путешествий» (“expeditions”), «рассказов о злоключениях героев» (“fortunes and misfortunes”), «повестях» (“tales”), упоминают многие специалисты. К исходу XVIII ст. также имеющий хождение среди знатоков и профессиональных литераторов термин «роман» (“novel”), поначалу употребляемый весьма свободно, обретает власть над вкусами поклонников и заявляет о себе как о жанре новой литературы, описывающем повседневное прозаическое существование.   

Ряд филологов склоняются к мнению, что традиционно употребляемое в науке понятие «английский роман XVIII в.» по содержанию – провокационно и являет собою скорее гипотетическую абстракцию, нежели полновесное исторически выверенное представление [1; 5]. Скорее всего, жанровые ожидания в отношении большой нарративной формы читателей начала века и его завершения не были тождественны. Полагают, что как жанровый маркер определение роман (“novel”) употреблялось скорее провидчески, не «подавляло» другие, но широко использовалось авторами и читателями наряду с такими дефинициями, как романическое повествование (“romance”), история (“history”), подлинная (“true history”) либо тайная (“secret history”). И несмотря на то, что романы XVIII ст., несомненно, представляют собою яркое событие не только национальной, но и европейской культуры, едва ли движение жанра в истории можно передать с помощью классической идеи эволюции, так как  его структура была переменчива, нестабильна и часто обретала случайные черты.   

Критики 1990–2000-х гг. вновь возвращаются к теме возвышения романа в английской культуре [1–3; 5; 6]. Они теперь скорее не драматизируют известное противостояние форм romance и novel в динамике жанра, – болезненно ощущавшееся литераторами XVII в., известными женщинами-авторами, А. Бен, М. Деларивьер Мэнли, Э. Хейвуд и, в особенности,
У. Конгривом, их последователями в XVIII ст. – К. Рив и др., – сколько отмечают смешение их поэтологических версий, особенно в рубежные десятилетия XVII–XVIII вв., часто оставляя в стороне европейский контекст развития жанра. А также опуская имевшее заметный резонанс появление текстов плеяды художников, претендующих на приоритет создателей английского ренессансного романа (Сидни, Лили, Лодж).

Более всего исследователей (Дж. Ричетти, У. Уорнер, Дж. П. Хантер,
Т. Иглтон, Б. Хэммонд, Ш. Ригэн, К. Инграссиа), обратившихся к эпохе классической стадии жанра, занимает осмысление «печати» английскости, придавшей неповторимость процессу преображения романа в творчестве великих мастеров (Дефо, Ричардсона, Филдинга, Смоллетта, Стерна), обретшего черты полноценного художественного явления, разрушившего представление о себе как о легковесной забаве, скрашивающей досуг непритязательных читательниц [1–3]. Напоминая о коммерческой составляющей родословной раннего романа, его невзыскательной аудитории, историки литературы, а затем и влиятельные хронисты, свидетели упрочения его статуса (К. Рив), отмечают, что скандальная атмосфера увлечения жанром, уже ставшая прежде прецедентом в истории ряда литератур (Испания, Франция), имела место и в Англии. Клара Рив, автор одной из первых литературных историй жанра «Роман в развитии» (1785), завершает книгу диалогом между героями-интеллектуалами, выразителями несовпадающих позиций – Гортензиусом, носителем консервативно-догматических взглядов, и Эвфразией, смело отстаивающей собственные либеральные представления. Для Гортензиуса укоренившаяся текущая мода на чтение романов опасна для женщины и разрушительна для общества, т.к. легкомысленные тексты приводят к иллюзии замещения классического образования досугом и «взращивают» в читателе этику искателя удовольствия, потребителя культуры, которому часто изменяет хороший вкус.

Следует заметить, что рефлексия современных филологов о судьбах романа в XVIII ст. отчасти соприкасается с идеями Гортензиуса. Пороки, приписываемые жанру, скорее, являются характеристиками рыночной культуры, и поток посредственных произведений, обрушившийся на читателей на исходе XVII и в первые десятилетия XVIII ст., отчасти справедливо воспринимался большими художниками как упадок литературы и пробуждал желание остановить опасные процессы. По словам Ф. Кавентри, автора «Очерка о новой манере письма, изобретенной мистером Филдингом» (1751), болезнь, принесенная читателям рождающимся жанром, «могла быть излечена лишь «противоядием», замещающим плохо исполненные сочинения. Многие историки литературы соотносят имена Ричардсона и Филдинга с миссией радикального преобразования жанра, тексты писателей таят в себе следы того литературного материала, который         они видоизменяют.

В классическом для английской литературной критики исследовании, посвященном рождению современного романа (“The Rise of the Novel”, 1957), Айен Уотт заметил, что многие романы XVIII ст. были написаны женщинами, но долгое время это преимущество оценивалось лишь в количественном измерении. И далее, поясняя собственное суждение, А. Уотт утверждал, что лишь Джейн Остен в XIX в. завершила работу, начатую Фанни Берни, и «ее пример показывает, что женщина наделена более тонкой чувствительностью и поэтому она глубже ощущает тайны личных отношений, что дает ей реальное превосходство в области романа» [7, р. 194].

Пройдут годы, и историки литературы более взвешенно станут судить о значении массива женского творчества для появления так называемого нового романа XVIII в. – “novel”. Отбросив предубеждения, критики заинтересуются текстами, находящимися в границах тривиальной литературы конца XVII–начала XVIII ст., и затем выделят их в отдельный культурный прецедент, “amatory fiction”, где предроманные тенденции обретут особую огранку под пером автора-женщины. Отдавая себе отчет в том, что история романа как жанра – явление сложное, многосоставное, отнюдь нелинейное, специалисты (М. МакКеон, Дж. Спенсер, Дж. П. Хантер) не торопятся принять радикальные версии важности мужского (академическое литературоведение) либо женского (феминистская критика) опыта оформления жанра. И, несмотря на то, что вопрос о соотношении двунаправленных процессов преемственности/ отталкивания ранней формы воплощения жанра (“romance”) и поздней (“novel”) не утрачивает актуальности, входит гранью в каноническую полемику о романе, многие все-таки учитывают точку зрения Дж. П. Хантера, утверждающего, что подлинность новизны нового жанра (“newness of the new form”) будет в полной мере понятна, если перестать воспринимать его как «дитя старой формы»  (“the child of romance”)  [3, р. 28].

Однако Джейн Спенсер отводит упреки в упрощенном представлении феминистской критики о корнях классического романа XVIII в. [6]. Она объясняет, что внимание к моделям романического повествования (“romances”), создаваемым в XVII–XVIII ст. не только писательницами, но и писателями, для исследователей, разделяющих ценности феминизма, обусловлено иными мотивами. Поэтология традиционного романа (“romance”), где преобладает возвышенно-идиллическое отношение к миру, оказывается своеобычной культурологической аллегорией поведения образованных женщин и позже уже в наши дни соотносится с так называемой феминоцентрической литературой XVIII в., сочиненной не только женщинами.             

 

Литература:

1.                 A Companion to the 18th Century English Novel and Culture / [ed. by
P. Backsheider, K. Ingrassia]. – Oxford : Wiley-Blackwell, 2009. – P. 1–17.

2.                 Eagleton T. The English Novel. An Introduction / T. Eagleton.  – Oxford : Blackwell Publishing, 2005. – 365 p.

3.                 Hunter J. P. Before Novels. The Cultural Contexts of 18th Century English Fiction / J. P. Hunter. – N.Y. : W.W.Norton, 1990. – 405 p.

4.                 McKeon M. The Origins of the English Novel. 1600–1740 /
Michael McKeon. – Baltimore : The John Hopkins University Press, 1987. – 529 p.

5.                  Richetti J. The English Novel in History, 1700–1780 / J. Richetti. – L.;   N.Y. : Routledge, 1999. – 290 p.

6.                 Spencer J. Women Writers and the 18th-Century Novel / J. Spencer //  The Cambridge Companion to the 18th Century Novel / [ed. by
J. Richetti]. – Cambridge : Cambridge UP, 1996. – P. 212–235.

7.                 Watt I. The Rise of the Novel. Studies in Defoe, Richardson and Fielding / Ian Watt. – Berkeley; Los Angeles : University of California Press, 1957. – 303 p.