Филологические
науки/2. Риторика и стилистика
Малиенко А.
В.
Днепропетровская европейская гимназия, Украина
О гендерных подходах в интерпретации
литературного готицизма.
Литературоведы, носители феминистских идей
(Дж. Спенсер, Ю. Де Ламотт, Х. Мейерс, Э. Уильямс), а также филологи,
признающие несомненную конструктивность гендерных подходов (Р. Майлз, Ф.
Боттинг, Дж. Хогл, М. Эллис, М. Геймер), трактуя английский готицизм, не просто
как узко литературное, а сложное социокультурное событие, где прежде всего их
привлекает феномен женского авторства, связанный с беспрецедентным всплеском
женского творчества на рубеже XVIII – XIX столетий, предложили по-новому взглянуть на вопрос
генезиса готической прозы, расширили историко-литературные границы явления.
Обращение авторов «романов тайн» к
прошлому, описанное в историко-литературной традиции как одна из ветвей раннего
романтизма, благодаря мироощущению готицистов, противостоящему эстетике
августинианства (интерес к мотивам возвышенного, таинственного, мистического,
реактуализация архаических поэтологических форм, таких как старинный роман (romance), из временной дистанции последних десятилетий XX в. будет уподоблено мифопоэтической модели. Р. Майлз
(1995), Дж. Уотт (1999) настаивают на рецептивном, скорее квази-историческом
характере идиллических картин средневековья, наделенного английскими писателями
свойствами культурного мифа (“Gothic myth”),
приметами которого стали черты подлинной природности, чистоты религиозной веры,
увлеченности стихией чувств, экзальтацией, не испорченных опытом прагматизма и
здравомыслия. Специалисты напоминают о существовании целого комплекса гендерных
по своей природе мотивов, имеющих значение для историков и литераторов 1760 –
1790-х гг. (среди которых также были и писательницы, Люси Эйкин, Элизабет
Гамильтон), так называемого «готического феминизма» (Дж. Рендалл, 1998), – идеи
культурного созвучия светских моделей поведения XVIII в. с образом независимой древнегерманской женщины,
верного спутника мужчины, разделявшей с ним тяготы военной жизни и
вдохновлявшей на подвиги. Круг формирующихся, во многом благодаря идеям Э.
Берка, представлений о женщине-хранительнице национального культурного и этнического
наследия, стоящей у истоков и тщательно
оберегающей традиции цивилизованных форм общения (“polite conversation”, “flirtation”, “courtship”), как
отмечает Карен
О’Брайан, составлял важную грань процесса, «историзации повседневной жизни» (М. Филипс, 2000), соотносимой с остро ощущаемой в этот период взаимосвязью современности с древними ритуалами. В обычаях германских и англосаксонских племен,
описанных античными авторами (этнографический очерк Корнелия Тацита «Германия»
(98), историки и литераторы увидели прообраз легендарного института рыцарства,
способствовавшего рождению возвышенного эстетико-театрального отношения к
женщине, появлению цивилизованных представлений о женственности, ее исконно
английской модели, так называемой «polite femininity». Гендерный аспект присутствует также и в объяснении значения
литературного наследия Спенсера, Шекспира, Милтона для творчества авторов
готических произведений, большая часть которых были женщинами. И во многом
замечания критиков феминистской направленности имеет основание. Если мужчины,
занимавшиеся писательским трудом, как правило, обладали классическим
образованием и для них источниками литературного авторитета становились древние
авторы, Гомер, Гораций, Вергилий, то для женщин среднего класса, лишенных
возможности часто из-за незнания классических языков приобщиться к высокому
канону, были доступны лишь тексты национальных гениев, предлагающие
альтернативу «готического» образования (“Gothic education”) (если вспомнить, что согласно представлениям историков
XVIII в. конец английского средневековья совпадал с
завершением правления королевы Елизаветы), хранящего идеалы рыцарства и вполне
согласующегося с правилами благопристойности. Эстетика «готических» авторов,
Спенсера, Шекспира и Милтона, творцов, положивших начало созданию сверхреальных
образов и коллизий в английской литературе, способствовала, по мнению Роберта
Майлза, возникновению «нового старинного романа» (“new romance”), который, если следовать взглядам
историков-традиционалистов, явился следствием виртуозной стилизации под
средневековую форму, к чему широко прибегали готицисты. Но если принять во
внимание феминистскую версию жизнестойкости формы romance в литературной готике, то поэтика romance, его
жанровые черты органичны феномену женского письма (“l’écriture feminine”,
Э.Сиксу), категории, ведущей для феминистской критики. Э. Уильямс в монографии
«Искусство тьмы. Поэтика готического» (1995) связывает жанровые черты romance, «его неясные, расплывчатые контуры,
диффузную, интуитивную природу» с «феминными» свойствами культуры,
антитетичными проблемам нравов, морали, сознательных и публичных сфер
человеческой деятельности, ставших предметом размышления авторов, тяготеющих к
эстетике достоверности и жизнеподобия художественной прозы.
В создаваемом феминистской критикой
нарративе о готике массив литературы «тайн и ужаса» предстает в пространстве
культуры скорее как женская традиция письма, вне зависимости от того,
прирастает ли она произведениями, принадлежащими перу автора-мужчины либо
женщины. Специалисты убеждены, что гендерные мотивы отчасти сокрыты и в
бытующем в науке восприятии готицизма как эстетически неполноценного явления,
соответствующего традиционным представлениям о «женском» в западноевропейской
культуре, где феномен «romance revival» к. XVIII – н. XIX вв. играет роль «другой», чуждой традиции по отношению
к набирающему мощь становлению английского реалистического романа («novel»), и в то же время оценивается носителями
романтической эстетики как тривиальная литература, адресующаяся, благодаря
культу поэтики сенсационности, широкому читателю.