Восточно-Казахстанский
государственный университет им. С. Аманжолова, Казахстан
Вопросы эффективности общения и поисков
путей ее повышения не теряют своей актуальности. Рассмотрение под этим углом
зрения диалога «автор-адресат» в системе художественной коммуникации выявляет
некоторые факторы, делающие его неэффективным. Особенность их состоит в том,
что они практически не осознаются реципиентом.
С позиций новой концепции культуры речи эффективность
общения можно понимать как меру его «гармонизирующего воздействия» [Михальская
1990: 57] на коммуникантов.
Особенно актуальным это
становится, когда нарратив включает в себя так называемые «способы вторичного
информирования», «вертикальный контекст» [Ахманова, Гюббенет 1974: 47].
Способность считывать и интерпретировать вертикальный
контекст сама по себе представляется критерием дифференциации читателей
(«наивный/искушенный»). Априори можно предположить, что быстрее «опознать» и
полнее раскрыть аллюзии, обогащающие смысл воспринимаемого текста, удастся
читателю «искушенному», поскольку он по определению начитан в текстах, что является
необходимым условием для восприятия любого вертикального контекста и влияет на
эффективность художественной коммуникации (позволяет достичь коммуникативной гармонии).
Однако в ходе проведенного экспериментального исследования, в котором
информантам предлагались для интерпретации предложения с аллюзиями, были
получены результаты, на первый взгляд, противоречащие нашему предположению:
четко обозначился один тип аллюзий,
которые регулярно не прочитывались
1-ой группой информантов – «профессиональными» читателями-филологами. Информанты
контрольной группы («наивные» читатели, нефилологи), не воспринимая какие-то
другие аллюзии, безошибочно фиксировали и раскрывали именно этот тип. Например: Гость удалился в большой обиде, и тотчас же будто обнаружилось, что портвейн во всех
бутылках, стоявших на пиршественном столе, превратился в воду.(Ю. Олеша. Зависть); Дудки! Ковыляй же, Иаков, борец
полночный, волоча уязвленную ногу,
напрягая бедро без жилы!(О. Николаева. Мода-88, или Ключи
от мира)и т.п.
Была высказана гипотеза о нефилологических причинах наблюдаемого результата, о несвязанности его с традиционным делением читателей – «искушенный/наивный». В таком случае, какие параметры по преимуществу повлияли на данный результат?
Некоторые измерения
(например, возраст, пол, родной язык, уровень образования, наличие профессии,
уровень жизни, круг интересов и т.д.) в группах информантов намеренно максимально
выравнивались. Противопоставлены они были лишь по одному измерению. Контрольную группу составили христиане (разной
этнической принадлежности). В отличие от них, 1-ую группу представляли носители
постсоветской культуры, не являющиеся верующими (хотя номинально являющиеся христианами,
но невоцерковленными).
Как читатели обе группы
сформировались в одинаковых условиях государственного атеистического воспитания
и образования, в традициях советской культуры. Советский читатель, воспитанный
на литературе соцреализма, был серьезно обделен достижениями мировой философии,
культуры и литературы, все содержание которой основано на религии. Они были ему
недоступны, с одной стороны, по причине цензуры, стоявшей на страже советского атеистического
мировоззрения, а, с другой стороны, – даже если эти достижения были доступны –
советский читатель (именно в силу сформированного атеистического
мировоззрения), просто не мог воспринять их во всей полноте и значимости
содержания (справедливости ради стоит сказать, что он и необходимости в этом не
испытывал).
Итак, единственное
принципиальное различие между двумя группами информантов – факт
сформированности религиозного сознания (и на его основе картины мира) у одних
(2-ая группа) и отсутствие таковой у других (1-ая группа). Причем, эту картину
мира следует называть именно «христианской»: не «русской» – в
отличие от языковой картины мира, – и не «православной»,
что, кстати сказать, намеренно «поддерживалось» примерами в переводе с английского – из произведений западных
христианских писателей ХХ века (протестантов и католиков: Г.К. Честертона, К.С.
Льюиса, Дж. Р. Толкиена, Г.Г.Грина, И. Во и др.) и в переводе с греческого – из произведений святых отцов
IV века (свт. Иоанна Златоуста и др.), один из которых
является этническим сирийцем (прп.
Ефрем Сирин). Ибо, как известно, духовный опыт христиан всех времен и народов аналогичен.
Читатели-христиане (2-ая
группа) «считывают» аллюзии (и раскрывают соответствующие смысловые пласты) не
потому, что хорошо знают Евангелия как прецедентный текст (их знают и
религиоведы – в большинстве своем
атеисты). В данном случае важнее, что все, о чем говорят эти тексты,
хорошо известно верующему в духовном опыте, причем, в опыте,
неоднократно отрефлексированном (в личном покаянии) и вербализованном в
исповеди (исповеданном). Это – качественно
другой тип знания и сознания.
У 1-ой группы ощущается дефицит знаний не
столько лингвистических и/или экстралингвистических (то есть фоновых, которые
можно так или иначе восполнить при помощи культурно-исторического комментария),
сколько знаний, формирующих мировоззрение, и при этом – опытных знаний, в отсутствие которых необходимо будет пояснять
каждую деталь, метафору, символ.
Следствием этого для таких читателей является необходимость постоянных
интеллектуальных усилий при восприятии не только текстов Священного Писания и
Предания (патристики), но и художественных произведений, содержащих аллюзии на них,
что весьма характерно для европейских культур – культур христианского генезиса.
Объясняется данная ситуация тем, что при
восприятии подобных текстов возникают лакуны, подобные так называемым «лакунам культурного
фонда», имеющим место в процессе межкультурной коммуникации при
восприятии реципиентом инокультурного
текста. В эти лакуны, образно говоря, и «проваливается» религиозное содержание,
а, как известно, «в сопоставлении с любой другой информацией, могущей
циркулировать в человеческом обществе, религиозное содержание обладает максимальной ценностью» [Мечковская 1998: 39].
Исследование лакун, помимо всего прочего, позволяет
сделать выводы об определенном уровне и направлении сциентизации культуры того
или иного социума или периода. Наш случай – не исключение: он иллюстрирует не
только уровень и направление сциентизации советской культуры, но и показывает, какая именно информация оказалась
в «забываемой» части культурного фонда отдельных групп реципиентов.
Обычно человек осознает факт наличия/отсутствия у него
знаний, делающих внятными религиозное содержание, заключенное в тексте, и/или
аллюзии (прибегнув к интроспекции, читатель может в этом убедиться на данных
выше примерах). Но иногда можно наблюдать, как этот факт ускользает от внимания
человека (имплицируется), что приводит к досадным ошибкам в интерпретации
текста. Особенно досадными они становятся, когда их допускают профессионалы –
литературоведы, лингвокультурологи, писатели, поэты и пр., как правило, не
только сформировавшиеся как ученые в советский
период, но и давшие новую «поросль» учеников (ограничимся ссылкой на уже в свое время комментированные нами
[Котова 2007:
142-144] ошибочные
интерпретации и теоретические положения на их основе, к примеру, из докторской
диссертации литературоведа – профессора В.В. Савельевой [Савельева 1999: 84] и
др.).
Поскольку
отмеченные нами лакуны не включаются исследователями в список
культурологических лакун (иными словами, «лакунизируются» уже для нескольких
поколений исследователей, сформировавшихся в советский период) и, естественно,
не рассматриваются, представляется целесообразным попытаться определить их
место в имеющихся классификациях (возьмем за основу классификацию, предложенную
И.Ю. Марковиной и Ю.С. Сорокиным в коллективной монографии «Текст как явление
культуры») [Текст
1989: 130-145].
Любые лакуны являются либо интеркультурными, либо интракультурными. В нашем случае этот
признак обладает известной амбивалентностью, и здесь возможны два подхода к его
оценке в зависимости от того, какой статус мы придаем культурам-коммуникантам.
1) Интеркультурными данные лакуны можно
будет признать при условии, что христианскую и атеистическую субкультуры,
сейчас сосуществующие в рамках локальной русской культуры, надлежит считать
двумя самостоятельными, независимыми культурами. Наличие разных групп
реципиентов, сознательно
принадлежащих к той и другой, дает основания так полагать: христианин находится
в антагонизме к своей национальной культуре, если она нехристианская – это справедливо и для других конфессий (как это, в
основном, имеет место на постсоветском пространстве). В материалистической
атеистической культуре и менталитете ее носителей неизбежно формируется система
негативных смысловых и семантических полей вокруг понятий, связанных с Богом,
верой, храмом, добродетелями. И наоборот – этой культуре присуща завидная толерантность
к тому, с чем у верующего человека связывается представление о недопустимом,
греховном, нечистом. Естественно стремление верующего человека дистанцироваться
от этой культуры.
2) Интракультурными данные лакуны можно
признать, если актуализирована национальная
составляющая культурного фонда, а два временных периода (в нашей ситуации – досоветский
православно- христианский и советский атеистический) считать лишь двумя этапами
развития одной и той же – русской –
культуры
Какой
бы подход мы ни избрали (то есть какими бы – интер- или интракультурными
– не признали наши лакуны), характеристика их по остальным признакам в основном
совпадает. Так данные культурологические лакуны на 1-ом уровне классификации
должны быть отнесены к лакунам культурного
пространства (подуровень – «лакуны культурного фонда», разновидность – «мировоззренческие»).
Следующие признаки классификации – «абсолютность»,
«мощность» и «глубина» лакун: по этим признакам в нашем случае имеют место абсолютные глубокие конфронтативные
лакуны (в отличие от относительных, неглубоких, контрастивных). Проверка их на признак
эксплицированности для читателя
показывает, что они неизменно оказываются в зоне абсолютной нечувствительности – за пределами
«светлого поля сознания» (И.А. Бодуэн де Куртенэ) для 1-ой группы реципиентов. Таким
образом, данные лакуны имплицитны по
преимуществу.
В каждом конкретном случае можно прокомментировать
объем того массива информации, который при чтении оказывается лакунизированным для читателей,
сформировавшихся в лоне советской культуры. Это наглядно иллюстрирует выводы о
преимущественном направлении и уровне сциентизации данной культуры, о
формировании менталитета нескольких поколений советских людей (а также творческой
и научной интеллигенции, ученых-исследователей, авторов школьных учебников). И
если бы не тот факт, что не только русская (с XI по нач. ХХ
вв.), но и значительный корпус текстов мировой литературы написаны по
преимуществу людьми с другим мировоззрением, то их интерпретациям вполне можно
было бы доверять.
Литература:
1. Текст как явление культуры. Антипов Г.А. и др. –
Новосибирск, 1989.
2. Ахманова
О.С., Гюббенет И.В. «Вертикальный
контекст» как филологическая проблема //Вопросы языкознания.–1977.–№
3.–С.47-54.
3. Котова Л.Н. Нарратив в зеркале диалога «автор-адресат» – М.,
2007.
4. Мечковская
Н.Б. Язык и религия. – М.,1998.
5. Михальская
А.К. К современной концепции культуры
речи // ФН. – 1990. – № 5. – С. 50-60.
6. Савельева
В.В. Художественная антропология. –
Алматы, 1999.