К.ф.н. Федосеенко
Н.Г.
Санкт-Петербургский государственный университет кино и
телевидения, Россия
Лишний человек или скиталец? (к вопросу о терминологии)
Определение
«лишний человек» ввел И.С. Тургенев, так определив Чулкатурина. Но в свете
характеристики Чулкатурина оказывается спорным причисление Онегина, Печорина,
Рудина, Бельтова к типу «лишнего человека», либо спорно причисление Чулкатурина
к данному типу, поскольку существенны отличия между героями. Как отметил Г.А.
Бялый: «Сам Тургенев «лишним» не назвал ни «Гамлета Щигровского уезда», ни
Рудина». Чулкатурин «лишний» не в России, а вообще «на сем свете». Он стремится
быть как все, его рефлексия Чулкатурина сродни не печоринскому анализу-загадке,
а самоедству «подпольного человека» Достоевского. «Маленький человек» до такой
рефлексии не доходил, а вот «подпольный человек» генетически может быть связан
с образом Чулкатурина, особенно в плане самоанализа и едкой иронии над собой в
нелицеприятных для него сценах. Мельчает даже роль, исполняемая героем. Если у
Печорина – роль карающего «топора в руках судьбы», то Чулкатурин «пятая лошадь»
в упряжке.
Сюда сложно
отнести и героев Гончарова, поскольку они утрачивают типологически значимые
черты. И Александр Адуев, и Обломов находят свое место в жизни, что не свойственно
самому типу «лишнего человека». Кроме того, лишность связана и с
пространственной бесприютностью, скитальчеством, путь гончаровских героев
ограничен переездом из поместья в столицу, либо замкнут: столица – дача - столица.
Другими словами, границы
термина размыты, и термин нуждается в корректировке. Примем за основу
типологической характеристики образы Онегина, Печорина, Бельтова и Рудина. Что
их связывает?
Романтический пратип. В эпоху становления
реализма выяснилось, что образ «лишнего человека» в его сложности оказался по
плечу только тем авторам, кто прошел на пути к роману опыт романтической поэмы.
Первые русские реалистические романы
вступали в двусторонний диалог с романтическими произведениями. В результате типологические черты романного
героя выявляются в романтическом контексте и сводятся к следующему:
1.
Уровень образованности,
который, как правило, связан с европейской культурой и находится на значимой
высоте современного образования: от «мы все учились понемногу» Онегина, «я стал
читать, учиться» Печорина до Бельтова, который, «раскрытый всему прекрасному,
стал усердно заниматься науками».
2.
Расхождение между
полученными знаниями и российской действительностью порождают скуку: «самые
счастливые люди – невежды ‹…› мне стало скучно…», «Бельтов ‹…› очутился в стране,
совершенно ему неизвестной, до того чуждой, что он не мог приладиться ни к
чему».
3.
Невозможность
реализовать свои силы вызывает страсть к путешествиям (нередко сводимым к
поисками смерти): «Тоска» – рефрен в «Отрывках из путешествия Онегина»; «авось
где-нибудь умру на дороге!» – мысли Печорина. Бельтову «стала надоедать» «роль
зрителя» в жизни. Скитальчество не одноплоскостно: это может быть «охота к
перемене мест», но может быть и странствие в вертикальном пространстве:
«угадать назначение высокое» и поспорить с судьбой».
4.
Обязательное «испытание
любовью» (Л.В. Пумпянский), что генетически восходит к пратипу романтического
героя.
5.
Интертекстуальность,
связанная в первую очередь с романтическими текстами, становится устойчивой
частью характеристики рассматриваемых героев.
К 1840-м годам романтический характер за
редким исключением потерял свою оригинальность и прогрессивное значение. Герои
цитируют сплошь Печорина, признают себя лишними на земле. При этом заметим, что
скитальчество, бесприютность героя не только не снимаются, но приобретают constant-ный характер в судьбе героев.
К 50-м
гг. «разочарование» все больше становится ролью, игрой. И герою уже не нравится
его ассоциативная связь с литературными предшественниками. Алексей Петрович, герой тургеневской «Переписки», не
увлечен романтизмом и понимает, что это растиражированное поведение, но и
осознает, что его жизнь вне его желания складывается по романтическому образцу.
Трагизм судьбы – в осознании своей
лишности. Отсюда и новая лексема – «не прикидывался» («никогда не прикидывался
Байроном»). Вновь важно скитальчество героя, умирающего вне родины и без любви.
Наиболее близок к
интересующему нас типу Дмитрий Рудин.
Добавляется новая черта – это герой не
только образованный, но и умеющий говорить и увлекать молодые сердца слушателей.
Мотив скитания, роднящий романтического
героя и лишнего человека и делающий лишнего человека действительно лишним,
скитальцем, в романе Тургенева достигает поистине романтической силы. И только
теперь слово Рудина звучит подлинной исповедью.
Не случайно события второго финала происходят за
пределами России – усиливается мотив беспочвенности и ненужности Рудина.
Итак, в чем отличие «лишнего человека» от скитальца?
«Лишность» предполагает «вписывание» героя в общество. Вполне вписался бы
Онегин в общество, если бы того захотел, с радостью принят Печорин в доме Мери,
Бельтов, если бы захотел, был бы принят в любом доме города. Рудин мог
приспособиться и безбедно дожить свою жизнь. Дело не в этом, а в их внутренней
потребности – не «вписаться» в общество и поступить на службу – а мир изменить,
принести реальную пользу, найти дело, которому служить можно с полной
самоотдачей. Лишность – категория социальная, скитальчество – внутренняя. Герой
пытается преодолеть отчуждение, появляется не столько противостояние, сколько
желание объяснить себя людям, отсюда значимой чертой становится потребность в
слове, будь то слово исповедальное, эпистолярное или достаточно абстрактное. Терминологически
правомерно и семантически более точно определение такого героя «скитальцем»,
что включает в себя и значение «лишности», и попытки установить диалогический
контакт с миром других людей, и эпизодичность такого рода диалогов.
Тип, который в литературоведении принято
считать типом «лишнего человека», закончил свое литературное существование к
середине XIX века. Однако литература в своем
развитии не теряет своих открытий. Правомерно предположить наличие генетической
связи героев конца века с их предшественниками, в том числе и с типом
«скитальца». Речь идет, прежде всего, о Версилове и Иване Карамазове
Достоевского.
Литература:
1.
Бялый Г. А.
Тургенев и русский реализм. М.; Л., 1962.
2.
Ванслов В.В.
Эстетика романтизма. М., 1966.
3.
Ган Е. (Зенеида Р-ва)
Полн. собр. соч. СПб, 1905. (Б-ка «Севера»).
4.
Герцен А.И. Собр. соч.:
в 9-ти тт. Т. 1. М., 1955.
5.
Григорьев А. А. Другой
из многих // Проза русских поэтов XIX века. М., 1982. С. 45-142.
6.
Лермонтов
М.Ю. Собр. соч.: В 4-х т. М..; Л., 1961-1962. (ИРЛИ).
7.
Маркович В.М. Повести
Тургенева 1854-1860 // Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12-ти т. Т. 6. М., 1975. С.
307-331.
8.
Маркович B.M. И.С. Тургенев и русский peaлистический роман XIX века. Л., 1982.
9.
Пушкин А.С. Полн. собр.
соч.: В 10 т. М., 1962-1965. (ИРЛИ).
10. Тур Евгения [Е.В. Саллиас-де-Турнемир] Племянница: Ч.1//Современник. 1850. Т.19. №
2. С. 161-210; Т.20. № 2. С. 126-166.
11. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30-ти т. М.,
1978 - (ИРЛИ).