К.ф.н. Афанасьев А.И.
Одесский национальный
политехнический университет, Украина
к.ф.н. Василенко И. Л.
Одесская национальная академия связи им.А.С.Попова, Украина
ОБЪЯСНЯЮЩИЕ ЗАКОНЫ И НАУЧНОСТЬ ГУМАНИТАРИСТИКИ
Лингвистический и нарративный поворот в методологии науки, особенно в
методологии гуманитаристики, совпал с методологическими штудиями по поводу
неклассической и постнеклассической науки, в
частности, в связи с распространением синергетических идей. Среди них особое
значение имели как минимум две. Во-первых, придание всеобщего характера «стреле
времени», выражающей необратимость не только социальных, но и природных
процессов. Это потребовало пересмотра классических представлений о законах
природы, поскольку они исходили из симметричного во времени мира, не различая
прошлого и будущего, из-за чего «классические» законы почти невозможно было
обнаружить в социокультурных процессах. Во-вторых, придание непредсказуемости и
случайности «законного» характера. В далеких от равновесия системах флуктуации нарастают лавинообразно, и
невозможно однозначно предсказать траекторию объектов и будущие состояния
систем. Даже если удается определить тенденцию, не факт, что в любой момент она
не сменится на противоположную. «История человечества не сводится к основополагающим
закономерностям или к простой констатации событий. Каждый историк знает, что
изучение исключительной роли отдельных личностей предполагает анализ социальных
и исторических механизмов, сделавших эту роль возможной. Знает историк и то,
что без существования данных личностей те же механизмы могли бы породить
совершенно другую историю» [2, с. 53-54]. То есть какие-то механизмы могут
усилить «незаметные» случайности, приводящие, в конце концов, к возникновению
нового, как происходит в естественном отборе, когда механизм закрепления
наследственности закрепляет и передает по наследству маленькие случайные
изменения, помогающие организму выжить. Так работает необратимость, где есть
событие, изменение, эволюция, и где нет динамического равновесия и классических
законов, не учитывающих необратимости.
Нечто сходное можно
усмотреть в тех исторических исследованиях, которые направлены на установление
закономерностей с помощью статистических методов и математических моделей при
определении тенденций и перспектив, которые до этого были неизвестны, особенно
в связи с задачами анализа массовых явлений. Возможна также квантификация
качественных данных с последующей обработкой теми или иными математическими
методами с целью проверки гипотез, а не для получения статистических
иллюстраций. Существенное преимущество такого подхода в том, что он ограничивает до минимума субъективные
суждения историка. Кроме того, появляется
возможность воссоздать психологические, социальные, экономические структуры,
ставя серьезную преграду преобладанию изолированных, исключительных
неповторимых исторических феноменов. Наконец, появляется возможность избавиться
от упреков в идеологической заангажированности и философской зависимости
историка. Действительно, почти весь XIX в. и большую часть XX в. историческая
наука развивалась на основе концептуализации идеи прогресса, а обращение к
философии обусловливалось потребностью в некоей всеобщей идее, в глобальной
истории, без чего изолированное историческое событие лишалось понимания.
Событие или феномен являлся важным, этапным, если становился политически или
телеологически значимым. Иными словами, минимум научности компенсировался
максимумом идеологизации и философствования. Такая история совершенно
естественно оказывалась нарративной. Квантитативный подход позволяют перевести
повествование в количественную таблицу, классификацию, математическую модель,
жесткую логическую структуру. Выявленные таким образом законообразные
конструкции обеспечивают объяснительную функцию истории или другой гуманитарной
дисциплины и утверждают их научный статус.
Подобная
квантификация имела в исторической науке целый спектр проявлений, но все они
ориентировались на количественные методы и на классическую модель научного
исследования, принятую в естественных науках. Можно упомянуть марксистский
классовый анализ, где количественные подсчеты занимали важное место
(разумеется, если не учитывать идеологические и философские интерпретации).
Интересные результаты дали структуралистские исследования школы Анналов,
пытавшиеся вскрыть объясняющие общество глубинные структуры, например,
ментальности, существующие в течение больших временных отрезков, что
потребовало существенного расширения и, соответственно, количественного анализа
эмпирической базы. Это были также количественные подходы в истории социологии и
экономики в рамках концепции «серийной» истории. Здесь в ходе исследования
исторической реальности предметом рассмотрения становятся не отдельные,
изолированные во времени и в пространстве факты, события или индивиды, а ряды
однородных единиц, представляющих своеобразные временные серии. Это позволяет
реконструировать связное целое экономической или социальной действительности из
одинаковых или сравнимых явлений на протяжении определенного промежутка
времени. Впечатляющим квантитативным исследованием такого типа была книга Ле
Руа Ладюри «Крестьяне Лангедока», в которой рассматривалась «история без
людей», основанная на статистическом анализе взаимосвязей циклов динамики
населения и цен на продукты.
В то же время,
«история без людей» не может полностью заменить «историю людей». В этом смысле
прямой противоположностью исследованию Ле Руа является известная книга «Сыр и
черви» знаменитого представителя микроистории К. Гинзбурга. Он не стремится
выявить ни закономерности эпохи, ни типичность поведения исторических агентов,
а просто на основании документов реконструирует мысли, чувства и поведение
фриуланского мельника, жившего в шестнадцатом веке, судимого инквизицией и
приговоренного к смерти. Во-первых, тут нельзя обойтись без высокого уровня
квалификации, интуиции, таланта и прочих субъективных качеств историка,
безусловно влияющих на результат, и ставящих вопросы по поводу объективности,
точности и пр. Во-вторых, возникает законное сомнение в плане научности данного
исторического описания, поскольку не выявляются ни законы, ни обобщения, не
представляются ни классификации, ни типологизации. По этому поводу Гинзбург
пишет, что выбрать в качестве объекта изучения только то, что повторяется, и
поэтому поддается выстраиванию в серию или статистическую совокупность,
изучаемую квантитативно, «означает заплатить в познавательном смысле очень
высокую цену» [1, с. 216].
Неклассический этап
развития науки, сопровождаемый лингвистическим поворотом в методологии науки, потребовал некоторого пересмотра классического
идеала научности. В частности, смягчилось жесткое понимание классической рациональности,
а требования к объясняющим конструкциям, сохранив необходимость наличия хотя бы
вероятностных закономерностей, допускают, помимо традиционных средств вывода,
также и рассуждения на естественном языке – с его лингвистическими фигурами,
нарративностью и прочими «смягчающими обстоятельствами». Хотя естественные науки, не только на ранних
этапах своего развития, но и теперь, всегда проявляют тенденцию к повышению
строгости. В то же время заметного сближения гуманитаристики с
естествознанием, с одной стороны, и, с другой, – разных ориентаций
гуманитаристики, пока не наблюдается. По-видимому, оба вышеназванных подхода,
исключающие друг друга, следует рассматривать как взаимодополнительные.
1.
Гинзбург
К. Микроистория: две-три вещи, которые я о ней знаю // Современные методы
преподавания новейшей истории. – М.: ИВИ РАН,
1996.– С. 207-236.