Филология/ Русский язык и литература

К.ф.н. Дишкант Е.В.

Северо-Восточный федеральный университет им. М.К. Аммосова, Россия

Традиции и новаторство в поэзии С.С. Осипова

Поэзия С. Осипова, как и всего поколения 1980-х годов, духовно формировалась в условиях застоя, поэтому чувствовала замедленный ход времени. Эту поэзию можно было назвать поэзией осмысления, «немедленного отражения». Она отзывалась на «спокойствие» «повышенной чувствительностью к вечным, повторяющимся ситуациям бытия» [1, с.125]. В стихотворении «До звезды» первого сборника «Пульс», вышедшего в 1982 году, Осипов заявляет о своем жизненном кредо: «Одержимо иду до звезды». Спокойная, размеренная жизнь отвергается молодым поэтом как нечто неестественное и неприемлемое: Я питаю не зависть, а жалость / К тем, кто в жизни довольны всегда./ Чем скорее к звезде приближаюсь,/ Тем все дальше и дальше звезда [2, с. 3].

Как призыв к действию звучат строки стихотворения «Гигантский слалом». В самом звучании слов, в пульсирующем ритме строк ощущается бешеный азарт гонки, стремление быть непременно первым, первым приблизиться к цели и достичь желанной цели: Гигантский слалом / Слалом, слалом, /Гигантский слалом –/Куда там слабым! / Самой быстрой / И свежей трассой / За лаврами /Лавиной /Лавируют /Асы! [2, с. 3] Автором отметается любое проявление слабости, малодушия, он уверен, что преступно плестись тихим, размеренным шагом – нужно мчаться, обгоняя «ассов», преодолевать невозможное, не жалея себя, и вновь устремляться к цели – только в этом и есть смысл: Жми на удачу –/ Не трусь паскудно /Невозможное выжми! /Уступить лидеру / Всего полсекунды – / Это в слаломе / Словно полжизни! [2, с. 4]

Ранние стихи С. Осипова исполнены бравады, автор словно хочет шокировать читателя. Вспомним В. Маяковского, поражающего слушателей своим заявлением: «Я люблю смотреть, как умирают дети». У С. Осипова: Мне нравится, что многим я не нравлюсь /Не прячу непристойное чело. /Люблю будить возвышенную ярость, / Суть доброты, открывши через зло [2, с. 14]; …Я из числа молокососов, /Но кровь из уст моих течет [3, с. 5].

Как сын своего времени, С. Осипов отзывается в стихах на проблемы времени. Пороки, страсти, преступления, прикрытые глянцем застоя, тревожат и мучают душу поэта: Миру грубому, грешному, черствому/ каждый честный тверди: / «Люди белые, желтые, черные, / будьте чистой воды»! [2, с. 14]

С. Осипов творчески развивался вместе с общероссийской поэзией, 1980-90-х годов. Наряду с такими поэтами, как А. Вознесенский, О. Серов, И. Жданов, А. Еременко, А. Парщиков, С. Осипов культивирует предельное усложнение поэтического языка, получившего известность под именем метареализма [4, с. 125], возводящего образ к сверххудожественным обобщениям, наделяющего его обобщенностью и смысловой объемностью мифа» [5, с. 161]. Вместо символа или метафоры у метареалистов выдвигается другая поэтическая фигура. Эта фигура близка тому, что древние понимали под метаморфозой: одна вещь не просто уподобляется или соответствует другой, что предполагает нерушимую границу между ними, условность и иллюзорность такого сопоставления, а становится ею.

В сборнике «Шиповник» поэт развивает тему «остранения» человека, разлада между подлинным бытием Севера и современным взглядом на родные края, тему родного города, новый взгляд на мифы и предания, на национальную историю. Тема национального самосознания личности у Софрона Осипова тесно переплетается с темой самосознания личности в мире, во вселенной: Раздоры запада с востоком /Сотру я в сердце на корню! [3, с. 6] Само название цикла стихов в сборнике «Шиповник» - «От Лены до Леты» говорит о попытке найти место национальной системы в мировой системе ценностей, представить национальную философию компонентом всемирной философии.

Якут может предстать «морозным ханом», а якутская зима, «бык», грозит не только нам, но и «варягам, грекам». Эпические герои народа саха: Эр – Соготох, Нюргун, Манчары сидят все вместе у камелька: И дух огня, и дух жилья/ Пьют с нами огненную воду, -/ Всех нас роднит одна земля / И в мор, и в глад, и в непогоду! [3, с. 8]

В стихах С. Осипова «национальный» взгляд на мир проявляется не через традиционные пейзажные зарисовки картин родной природы, а с помощью глубинного проникновения в «толщу» народного сознания. Поэта «влечет высокий слог и всеобъемлющая мудрость поэзии Алексея Кулаковского» [6, с. 76] Автор сравнивает якутского писателя с мифической птицей, мудрой и бессмертной. Эксекюлях – поэт вселенского масштаба, занимающий достойное место в мировой литературе: Эксекулях! Орлиных крыл /размах - с два полушарья мира,/ как будто карту раскроил/ на крыльях! Мировою ширью / запасся раз и навсегда, / чтобы от Лены и до Леты, / чтобы от Леты и до Лены / парить – и не считать года! [3, с. 7] Взяв за основу произведение А. Кулаковского «Портреты якутских женщин», С. Осипов создает стихотворение «Что в якутской женщине за девяносто лет изменилось?». Автор находит все те же собирательные женские типы и в современности: И сколько б ни было /Якутских женщин, / Пусть больше, чем высушенных карасей, / Их всегда семеро. / Ексекулях велик! [7, с.19]

В основе стихотворения «Юрта» - концепция истории якутов, согласно которой «якуты – это заблудшие казахи». Стихотворение построено на синтезе мифа и реальности, совмещении разных временных пластов. По точному замечанию Л. Романовой, мы можем говорить о «своеобразном хронологическом и пространственном космополитизме (термин М. Бахтина) человека, живущего сразу во всех временах и мирах» [8, с. 220]. Стиль стихотворения подчеркнуто индивидуален: то ироничен, даже циничен, то философско – задумчив: «А что означает форма юрты – / конусообразная модель Мирозданья?» - / меня спросил историк Дубов. / «Если жаждешь узнать, / ступай туда, / Где вечное лето, / Где море Араал… / Там увидишь Невиданный дуб./ В нем обитает дух – / Хозяйка Земли. / Вот у нее и спроси…» / А шаман закуражился, завораживая: / Глаза заиграли полярным сияньем, / И посыпались слезы / Метеоритным огнем…» [3, с. 54-55].

Поэту удается воссоздать «мифологический» образ мира якутов, и дело здесь не только в употреблении якутских слов, внешних примет национального колорита, в задачу автора это не входило, но сам взгляд на мир, умение взглянуть на вещи сквозь призму народного сознания - яркая примета стиля С. Осипова.

В композиции стихотворения отчетливо выделены следующие части: зачин, завязка, философское отступление, кульминация, развязка, лирическое отступление, эпилог. К каждой из них предпослан эпиграф – поэтические строки А. Блока, П. Когана, А. Вознесенского, В. Хлебникова, тем самым автор словно расширяет временные границы, обращаясь к разным культурным слоям, соединяет прошлое и будущее: А юрта вознеслась, / как спутник, / вонзаясь конусом в космос…[3, с. 60].

Усложненная, контрастная метафора является в творчестве С. Осипова продолжением традиций В. Маяковского, Б. Пастернака, А. Вознесенского. Неверно было бы искать преемственность только в поэтическом словаре, строфике, ритмах и образах поэзии С. Осипова. Дело в ином. Вознесенский стремился создать свою поэтику, своеобразную стилистику, необычную и непохожую ни на какую другую. Новая поэзия конца 1970 – 80-х годов тоже строила «сверхсовременные модели действительности, совлекающие с нее историческую ткань и обнажающие стереотипы массового сознания или архетипы коллективного бессознательного» [5, с. 161]. Так, и в творчестве С. Осипова мы видим многозначный образ «колкого» поэта – «шиповника», выросшего на родной почве, но вместе с тем утверждающего непривычную поэтическую стихию: Вырос шиповника резче и крепче / сын – распинаемый как вертопрах. / В розах от уст распускаются речи, / так что шипы остаются в сердцах [3, с. 4]. Образ шиповника связывает С. Осипова не только с поэзией А. Ахматовой (о чем свидетельствует эпиграф), но и с творчеством Вознесенского, у которого шиповник становится ярким символом в поэме «Юнона и Авось».

А. Вознесенский пишет в поэме «Треугольная груша»: «…спускаюсь в глубь предмета, как в метрополитен. Там груши – треу-гольные, ищу в них души голые». Вслед за А. Вознесенским С. Осипов выводит «аксиому» углов: …Все это вам не факты голые, / Коль, вопреки тупой молве, / Созрела груша треугольная / В поэта круглой голове. / Все в мире истины круглы. / И так гипотезы остры, / Коль далеко до той поры, / Где есть прозренье, нет игры / Рисуйте круглые углы! [3, с. 56-57]

Преемственность традиций А. Вознесенского в работе над языком и формой стиха наблюдается и в использовании приемов аллитерирования строки и строфы, позволяющих раздвинуть пространство ассоциативного мышления, насытить живописную палитру яркими контрастными красками, придать особую музыкальность стиху: Ты смерть героя, то есть / Под стать стальному танку [3, с. 66]; Но эту жизнь я укрощаю / И украшенья сокращаю [3, с. 67]. Стихотворение «Сергелях» полностью построено на использовании приема звукописи, воссоздающего шуршание осенней листвы под ногами, унылый скрип песка, «песчаную музыку пляжа пустого»: Шуршит листопадом осеннее слово / Послушай: доносится с озера мерно / Песчаная музыка пляжа пустого / Под шелест волны и невнятицу ветра [3, с. 19].

Являясь учеником А. Михайлова, С. Осипов выступает продолжателем его традиций в медитативной лирике: картины природы заключают в себе аналогии с внутренним миром человека, они взаимообратимы с психическим состоянием: Ударит дождь, сухой и жесткий, / На грани града – и пройдет. / И поперхнется, точно костью, / Сухого кашля небосвод. / Опять мерзлотное дыханье, / Опять туманные пары… / Июльское похолоданье / Загар выводит из игры [3, с. 12]. Ассоциации нанизываются одна за другой, и перед читателем возникает картина неразрывной связи природы и человека. И если растение погибает от обыкновенных заморозков или ливня, то человека может сломить «мерзлотное дыхание» отчуждения, «сухой и жесткий» дождь злых слов и сплетен.

В отличие от традиционной якутской поэзии, в лирике С. Осипова пейзажных описаний родной природы почти нет. Но тематически стихотворения все равно связаны с Якутией: автор повествует о географическом месторасположении края (цикл стихов «У края земного»), красоте полярного сияния («Светопись») и родной природе («Сентябрь стелет солнечно и сухо»), о тундре и животных («Нежность тундры – как в утробе, сон в снегу…», «Шатун», «Мамонт»), о суровом якутском климате («Стынь, туман и снег», «Верно, холод сродни маразму…», «Когда б зима была романом…»).

Истинный поэт не может смолчать, он должен отозваться на боль и проблемы, гнетущие родную страну. С. Осипов гневно осуждает национальные распри (цикл стихов «Театр абсурда имени Дружбы народов»), переосмысливает исторические события прошлого («Костры, костры! Желтеет лютый месяц…», «А год тридцать седьмой и не подозревал…», «19 августа 1991 года», «Нет, не призрачны тьмы и силы…», «Июньский пленум»). В этом мире поэт чувствует себя неприютно и одиноко, ему хочется бежать от мира и от себя («В аквариумном полумраке я тихо ухожу ко дну…», «Какой теоретик такое докажет…», «Как будто так было. Как будто так будет…»): А на сердце зреет месть /Ко вселенной пустолицей. / В чрево девы мне бы влезть, / И свернуться, и забыться! [9, с. 43] Все чаще в стихах начинает звучать тема усталости от жизни, от людей («Завести бы канарейку…», «Легко сдается плоть с душой полубольною»): Пока в душе, пока / В стране царил развал, / Мой дар пример с песка, / Уйдя сквозь пальцы, взял. / Меня узнать нельзя – / Двух слов не наскребу. / Что делать, муза, - я / Себя видал в гробу [9, с. 42].

Одно из центральных мест в творчестве С. Осипова занимает тема любви. В ранних стихах поэта лирический герой настолько поглощен «своей сумасбродной любовью», что даже «в глухой тоске» ощущает невидимо «твою руку на руке невесомей паутины». В стихотворении «Мне с тобою» С. Осипов перефразировал поэтическую строку Н. Асеева «Мне без тебя и Москва – глушь»: Мне с тобою / И тундра – / Москва! / Мне с тобою / Все звери – / Ручные! / Мне с тобою / Приятней мошка, / Чем в толпе / Горожане чумные! [2, с. 5] В стихах поэта нет портретных описаний облика возлюбленной, психологических подробностей отношений между влюбленными. Метафорические сравнения позволяют точнее выразить глубину чувства, прочесть о невысказанном между строк: Ты – невытоптанный заповедник. / Я – дремучий лесничий твой. / Даже пусть паутину на ветках / Не заденет никто чужой…/ Я тебя берегу влюбленно… / Здесь чужой не ступать ноге. / Ты непуганным олененком / Вслед за мной бредешь по тайге! [2, с. 5-6]

Стихотворение «Пустота» по глубине и силе накала страсти сопоставимо лишь с любовной лирикой В. Маяковского, с изображением вулканической силы «громады – любви». Сравним: Мария!/ Имя твое я боюсь забыть,/Как поэт боится забыть / Какое-то/ В муках ночей рожденное слово,/Величием равное богу…// Значит – опять/ Темно и понуро/ Сердце возьму,/ Слезами окапав, / Нести, / Как собака, / Которая в конуру / Несет / Перееханную поездом лапу (В. Маяковский «Облако в штанах») и Святая!/ Ты для сердца дороже аорты./Мучишь, мучишь меня до сих пор ты./ Вырвал из сердца, а боль осталась – /Так болит на руке оторванный палец! (С. Осипов «Пустота»). Уже в любовных стихах первого сборника проявятся зазвучавшие позднее ноты жгучей, всепоглощающей страсти («Страсть», «Посвящение»).

Любовь в стихотворениях поэта – вполне земное, естественное чувство, в котором духовное и физическое неразделимы и составляют единое гармоничное целое («Взглянув на тебя, я почувствовал сразу…», «Что наша близость нам дает…», «Реликтовая женщина», «Любовь – репертуар театра»). Лирическая героиня может быть совсем незаметной, чуть прозрачной, хрупкой «женщиной в снегах полярного звучанья»: Ты музыкальный штрих на холоде стеклянном – / И тоньше линии на собственной ладони! / Ты очерк белизны по прихоти поземки –/ И ртуть, в мороз вошедшая по грудь! [3, с. 19] Одно только использование прямой метафоры в этом стихотворении позволяет оценить своеобразный взгляд поэта, обусловленный особым национальным мировосприятием. Но «женщина в снегах» не может принести герою счастья: …и – только жаль, что штрих растаял музыкальный, / а ртуть с ума сошла на минусах! [3, с. 20]

А вот она – колдунья, роковая женщина - вамп, завлекающая, очаровывающая, сводящая с ума, увлекающая на край гибели. Любить ее – «значит, увы, быть…на ножах, на проклятых»: Ты шалишь, ты шалишь, ты шалишь,/ Вороная, как женщина – вамп…/ В зубы сжавшую страстную тишь / Аз воздам, аз воздам, аз воздам…[3, с. 23]. Героиня может быть одновременно и девой рая, и удаганкой, зовущей в жаркий и губящий костер любви («Есть в нас неистовство шаманье…»). Она способна убить и преданно ждать до конца своей жизни («Юдифь и Пенелопа сошлись в твоем лице…», «Марианна, Борхес и я»). Она - внушающая любовь, страстная, незабываемая тайна прошлого («Реликтовая женщина»), сказочная, божественная, прекрасная «джан Парандзем» («Пустыня без розы ветров»), пред которой мужчина – на коленях: И если даже / Пред тобой, Парандзем, / Дюжина дюжин мужчин на коленях, / То я на коленях выше, чем они на ногах, /Ибо дан мне голос, /Воспеть способный тебя, Парандзем! [7, с. 8-9]

В ряде стихов С. Осипова «любовная лодка разбивается о быт», таинственная незнакомка оказывается, к несчастью, женой, а любовь - пустотой: Мы с ней выходим на конечной, / Мы с ней домой идем, конечно, / Почистим зубы и в кровать, / Скажите, как с женою спать [9, с. 34]; Не верю, что когда-то / Найдется на такую / Последняя граната / В минуту роковую [9, с. 35].

И все же она – Женщина, многоликая и противоречивая, продолжает оставаться, как и много веков назад, Музой поэта, источником вечного поэтического вдохновения: Походку отделить от собственных шагов / Ты в силах, но постой! –/ Тебе не избежать, не избежать стихов,/ Тобой внушенных мне и связанных с тобой.

Таким образом, С. Осипов, оставаясь глубоко самобытным национальным писателем, своим творчеством продемонстрировал верность традициям русской классической поэзии, строгому почерку А. Ахматовой и многозначности О. Мандельштама, новаторскому духу В. Маяковского и метафорическим сближениям Б. Пастернака, живописной яркости метафор А. Вознесенского и метареализму поэзии восьмидесятых. Анализ поэтических произведений С. Осипова наглядно показал, как происходит процесс все более глубокого и активного взаимодействия разных национальных культур на современном этапе развития русскоязычной поэзии Якутии.

Литература

1. Эпштейн М. Поколение, нашедшее себя (о молодой поэзии начала 80 г.) // Вопросы литературы. – 1986. №5. – С. 40-72.

2. Осипов С.С. Пульс. – Якутск, 1982.

3. Осипов С.С. Шиповник. – Якутск, 1988.

4. Тобуроков Н.Н. Помогает ли поэзия перестройке? (заметки о якутской и местной русской поэзии) // Полярная звезда. – 1989. №4. – С. 120-125.

5. Эпштейн М. Парадоксы новизны (о литературном развитии XIX- XX вв.). – М., 1988.

6. Максимова П.В. Национальные художественные традиции в творчестве якутских поэтов, пишущих на русском языке // Литературные традиции эпохи и преломление их в Якутии. – Якутск, 1995. - С. 68 – 78.

7. Осипов С.С. Северо – юг. – Якутск, 1996.

8. Романова Л.Н. Русская поэзия // Литература Якутии на современном этапе 1980 – 1990 гг. - Якутск, 2001. – С. 197 – 242.

9. Осипов С.С. Текущий век. – Якутск, 1992.

10. Интертекстуальность // http: // www. krugosvet. ru.