Филологические науки / 8. Родной язык и литература

к. филол. н. Откидач Н. А.

Филиал Ставропольского государственного педагогического института в г. Ессентуки, Россия

Идейно-философский контекст творчества А.Т. Губина

Региональная литература в последние годы вызывает всё больший интерес у читателей и исследователей. Не является исключением и литература Ставрополья, представленная именами ярких творческих индивидуальностей, среди которых одно из значительных мест занимает Андрей Терентьевич Губин, завоевавший признание не только в России, но и за рубежом.

Литературный успех автора объясняется и художественными достоинствами его прозы, и связью с отечественными традициями реалистического письма, и общественно-культурной значимостью его творчества.

Принципиальные творческие установки А.Губина, общий взгляд его на литературу, ее назначение проявились во многих художественных произведениях, публицистике, предисловии к «Афине Палладе». «Письмо другу-литератору», «Как из свинца отливают золото», «Письмо в провинцию» интересны тем, что в них наиболее концентрированно выразилось творческое мировоззрение Губина.

Основным в таланте поэта и художника Губин признавал величайшую ответственность за свое слово [3, 499]. Поэтому он придавал большое значение авторской позиции, называя бесхребетностью ее отсутствие или размытость [4, 584]. В его понимании быть поэтом и не гражданином невозможно [4, 593]. В свою очередь авторскую позицию он тесно связывал с партийностью, связывая с последним понятием правду жизни и творческую окрыленность. «Отрази самые жгучие проблемы времени с точностью науки и пламенем гимна» [4, 584], – обращался он к творцу.

Понимая партийность как отражение интересов определенных кругов общества независимо от того, объединены они официально в партии или нет, Губин считал, что непартийной литературы быть не может. Первые образцы партийности он находил в Библии, в произведениях Гомера, Данте, Рабле. И всю русскую литературу от «Слова о полку Игореве», протопопа Аввакума, Радищева, Некрасова, Плеханова, относил к партийной. Считал, что литература останется партийной и тогда, когда все партии сойдут со сцены [4, 585].

Губин разделял древнегреческий эстетический постулат о запрете на изображение не только уродливого и низменного, но и просто некрасивого: «Такие изображения карались суровым штрафом, лишением права заниматься искусством» [3, 465]. В русле античных традиций он мыслил совершенно серьезно: «И без того велик трагизм бытия, чтобы еще увеличивать его искусством – уголовное дело» [4, 627]. Исходя из этой идейной платформы, он считал, что «надо пророчествовать о нетленной жизни, о победе света разума над слепотой инстинктов», так как, изображая уродливое, темное, низменное, «как бы увековечиваешь его» [3, 465]. В связи с этим же он резко и непримиримо выступал против поэтизации смерти: «Наипростейшее, глупейшее из пророчеств – возвещение о смерти. Не для того у человека разум, чтобы стенать и сокрушаться в плаче» [3, 464].

Губин понимал, что отыскивать в человеке несовершенства легче, чем творить совершенство, понимал также и то, что о человеке можно сказать десятки правд, истин, что его можно видеть во многих ситуациях – даже в отхожем месте. Принципиальная творческая установка писателя проявлялась в форме риторического вопроса: «Но стоит ли оттискивать в воске времени горячим золотым тавром таланта это отхожее положение?» Осознавая, что подобные описания для западной литературы являются нормой, он все же настаивал: «Надо брать лучшую правду – она и есть главная» [4, 596]. Единственным предметом искусства он признавал человеческую душу, а назначение искусства, как он считал, «должно быть не просто о жизни, но главным образом в защиту жизни» [4, 638]. Поэтому первейшую и единственную обязанность поэта видел в воспевании немыслимой ценности бытия [4, 628]. По творческой сущности Губин был новатором и проповедовал соответствующее отношение к искусству: «Бессмысленно заниматься поэзией, литературой по канонам – только новое, только правда, только высшие проявления духа с одной задачей: светить, помогать строить человеческое общество без войн, насилия, крови» [6, 576]. Считая литературу действительным учебником жизни, выходу в свет романа Губин придавал громадное общественное значение, соотносимое с запуском корабля в глубины Космоса [5, 14]. Поэтому и смысл служения литературе он видел в создании климата нравственного здоровья в обществе, тут же увязывая данное положение с гражданской позицией автора: «Вот почему гражданственность – ее первейшее качество» [4, 578].

Будучи профессиональным литератором, Губин считал, что творческая работа, как всякое серьезное занятие, требует всего времени поэта. «Важна постоянность работы. Заставлять себя работать надо», – подчеркивал он [4, 630] и предлагал начинать работу над конкретным произведением с формулировки заглавия, которая должна быть связана, по его мнению, с основной идеей. Название он рекомендовал подбирать простые, без вычурности, проводя параллели с винными этикетками: чем крепче и долговечнее вино, тем проще его оформление [4, 567]. Книгу, по мнению писателя, следовало начинать с конца: написать финал, затем – начало, а потом уже приступать собственно к самому роману. Предостерегал от начинающегося издалека вступления: «Не следует начинать роман со дня основания Вселенной» [4, 621].

Понимая характер как «совокупность внутренних черт человека, окрашенная доминантой» [4, 640], Губин был убежден, что идеи можно выразить только в характерах [4, 584]. С ними связывались и вопросы значимости литературного произведения: «Если вы хотите долговечности в литературе, изображайте долговечное – характеры людей, они не очень существенно изменились со времен Гомера». Современность звучания произведения Губин определял не избранной темой и не изображенной эпохой, а его основным направлением и заложенными в нем идеями. В этом смысле для него и исторические романы являлись современными [4, 575].

Великая Отечественная война произвела на Губина неизгладимое впечатление. У него был свой личный счет к ней: на фронте погиб старший брат Дмитрий. Война, по признанию писателя, дала ненависть к войнам, с ее помощью он «вооружился» антивоенным мировосприятием [2, 5]. Впоследствии антивоенная тема стала одной из главных в его творчестве, а писателей он рассматривал как передовой отряд борцов за мир. [6, 569]. Его волновала не только минувшая Отечественная, но и возможная Третья мировая термоядерная война [6, 569]. И даже развитие науки и техники он рассматривал преимущественно сквозь призму возможных военных катастрофических последствий [6, 537].

Для Губина количественные показатели литературного производства не были главными, его заботило только качество: «Пусть я буду автором нескольких книг, но настоящих, таких, которые не уберешь с полки и за которые не будет стыдно» [6, 542]. Начинающему автору он советовал положить жизнь на одну настоящую книгу [4, 566]. У него был девиз: брать на себя только королевские задачи. Он не был уверен, что справится с ними, но такая творческая установка способствовала мобилизации всех творческих ресурсов, максимальному использованию творческого потенциала [4, 572].

И когда он брался за «Молоко волчицы», он отдавал себе ясный отчет: «Что и как ни напиши о казаках после Шолохова, все это будет мизерным» [1, 4]. И тем не менее он не испугался и не отступил. И замыслы романов «Траншея», «Антисемит», «Белая нефть» он считал глобальными по масштабу [1, 4].

В эссе «Как из свинца отливают золото» А.Т. Губин записал: «На жизнь я смотрел как на нечто временное, неудобное, необходимое лишь для поэзии – и готовился к жизни настоящей, посмертной, в картонном склепе обложек моих книг. Чудовищно, но так» [4, 622].

Это не просто красивые книжные слова: Губин действительно работал без расчета не только на признание, но даже на то, что при жизни ему удастся издать написанное. В марте 1989 г. больной писатель писал из Москвы сыну: «Только бы меня не подвело здоровье. Оно мне нужно только для одного: чтобы успеть оставить после себя чистые, понятные рукописи. Может, они когда-нибудь заинтересуют людей» [7]. Несколькими годами раньше, 9 марта 1983 г., он подписал свою книгу: «Любимому сыну Андрею. – Будет время, когда от меня останутся лишь книги. Береги их – они и были моей настоящей жизнью. Твой папа Андрей Губин» [6, 584].

Литература:

1. Андрей Губин жив памятью читателей // Кавказская здравница. – 1996. – 6 марта. – С. 4.

2. Губин, А. «Свинец пуль и чугун снарядов я переплавил в чистое золото ненависти к войне, к смерти» / А. Губин // Кавказская здравница. – 1996. – 20 июля. – С. 5.

3. Губин, А.Т. Алмазная сутра // Губин А.Т. Траншея. – Нальчик: Эль-Фа, Ессентуки: Молоко волчицы, 1995. – С. 418 – 513.

4. Губин, А.Т. Как из свинца отливают золото // Губин А.Т. Афина Паллада. Из книги поэтов. – Нальчик: Эль-Фа, Ессентуки: Молоко волчицы, 1996. – С. 555 – 651.

5. Губин, А.Т. Превенция // Губин А.Т. Афина Паллада. Из книги поэтов. – Нальчик: Эль-Фа, Ессентуки: Молоко волчицы, 1996. – С. 5 – 15.

6. Губина, М. «В моем сердце бьется твое…» / М. Губина // Кавказская здравница. – 1995. – 7 марта. – С. 4.

7. Письмо А.Т. Губина сыну А.А. Губину от 8.03.89 г. КИКМ «Крепость». Инв. № 6639 о.ф.