Канд.
полит. наук Юров О.В.
К наследию единой государственности существовавшей на евразийском пространстве несколько столетий, относятся не только широко известные, негативные примеры преследования инакомыслия и свободолюбия, политических репрессий и т.п., но и целый ряд достижений в развитие межнационального взаимодействия. Приведем только часть из них, это толерантность и комплиментарность в межнациональных отношениях; отсутствие географической, исторической, культурной дистанции между народами; отсутствие привилегированных наций; кооптация национальных элит во властную систему; развитое местное самоуправление; политическое, юридическое и социально-экономическое равенство народов; национально-государственное строительство; развитие федерализма по пути повышение статуса субъектов; привлечение руководства республик к решению вопросов союзной компетенции; ликвидация отсталости и экономическое развитие республик при помощи других субъектов Союза; создание единого народно-хозяйственного комплекса на основе специализации и кооперации производства; соответствие структуры занятости высокоразвитому индустриальному обществу; повышение образовательного уровня населения республик и формирование национальной научной и производственной интеллигенции и т.д.
Эти тенденции не получили дальнейшего развития;
наиболее распространенное объяснение этому - тоталитарный характер советской
государственности. Но позитивное наследие осталось невостребованным и после
ликвидации однопартийного режима. Создается впечатление, что позитивный опыт
исторического прошлого существует в каком-то виртуальном мире, так как никакого
влияния на действительность он не оказывает. Более того позитивный опыт не
находит отражения и в общественном сознании. Напротив, начавшийся в конце
1980-х годов пересмотр истории, как обличения тоталитарного прошлого, был
направлен, в том числе, и на поиск негативных элементов в межнациональном развитии.
В республиках, мишенью критического переосмысления стала, прежде всего, роль
России, как основы единой государственности, которую однозначно определили как
«колониальную империю». К моменту роспуска СССР в
Возникновение
подобной ситуации, и в частности таких дискуссий, которые выглядят как
малосодержательная перебранка, отнюдь не случайно. Обратим внимание, прежде
всего на то, что исследуя историческую эпоху мы сталкиваемся с таким
количеством противоречивых фактов и явлений, что их обобщение и системный
анализ зачастую просто невозможны. Неудивительно, что исследования разных
историков могут завершиться появлением противоречивых, но представляющихся
одинаково обоснованными суждений. Это явление известно как антиномия. Но
результат исторического исследования никогда не бывает случайным, так как, не
структура познаваемой субстанции, а структура познающего субъекта определяет
характер познания и предмет знания. Среди бесконечного множества данных историк
удерживает именно те, которые имеют значение с точки зрения определенной
ценности – политической, национальной, экономической, этической [6;11,499]. Л.
Февр утверждал; «…воскрешая прошлое, она (история) касается своей волшебной
палочкой только отдельных его частей, а именно тех, что представляют какую-то
ценность для идеала, которому она служит, и времени на которое приходится её
служение…»[7;22].
Истина
добываемая историей относительна (релятивна), но тем не менее, история успешно
создает искусственные миры, которые вполне реальны. Г.Г. Копылов приводит
рассказ о воспитании преемника Далай-ламы, который в процессе взросления настолько
погружен в рассказы о прошлом, что в результате «у мальчика будет сложена
система предпочтений, мотивов и взглядов, которую он будет осознавать как
воспоминание о предыдущей жизни…Реинкарнация обеспечивается и осуществляется
инженерно, а следовательно, независимо от того как оно есть «на самом
деле»…она, истина, создается искусственно-технически…»[8;178-179]. Можно
привести и не столь экзотический пример; в процессе обучения в школе, рассказы
на уроках истории как бы несут на себе бремя подлинности. Информация, которую
ребенок приучается упорядочивать, записывать, воспроизводить на уроках истории,
будто бы заверена «ответственными лицами» и снабжена печатью «это действительно
происходило», и уже на основе заложенных в сознании информационных блоков
впоследствии создаются социально-дифференцированные и политизированные
интерпретации прошлого. Исторические представления выступают главным актором
социализации и инкультурации человека. Исторические представления напрямую
влияют на сознание, интересы и поведение людей, тем самым, актуализируя
предпосылки тех или иных вариантов общественного развития. Говорить, в этой
связи, о банкротстве истории не приходится, это её специфика как науки,
поскольку история является ответом на потребности общества и сама формирует эти
потребности[9;276,279].
Сам
по себе аксиологический подход не предполагает доминирования той или иной,
социально-обусловленной, ценностной системы, в этом смысле он нейтрален.
Широкое применение аксиологического подхода способствует распространению
научного плюрализма, позволяет взглянуть на проблему с разных точек зрения, что
в целом способствует историческому познанию. Но только до той поры пока
познание не становиться социально-детерминированным. «Обсуждая вопрос о влиянии
социальных факторов на научное познание, - пишет Е.А. Мамчур, - можно иметь в
виду как более слабое, так и более сильное воздействие. Более слабое
воздействие можно охарактеризовать как социальную обусловленность познания, а
более сильное – как социальную детерминированность познания. Социальная
обусловленность – это такое влияние социального, которое, будучи достаточно
глубоким, тем не менее, не затрагивает внутреннюю логику развития науки. Тезис
о социальной обусловленности предполагает, что, какие бы социальные факторы не
влияли на научное познание, реальной движущей силой его развития оказываются
когнитивные факторы.
Тезис
о социальной детерминированности, напротив предполагает, что основной движущей
силой развития познания являются именно социальные факторы, что они
воздействуют даже на содержание научной теории. Не сомневаясь в существовании
социальной обусловленности познания, философы науки тезис о его социальной
детерминированности отвергают»[11;225-226]. Но политика не считается с
методологическими требованиями, и в нашем случае мы имеем дело с национальной
детерминированностью познания.
Подавляющее
большинство новых независимых государств строились по чертежам национализма. Главным
движущим фактором этого выбора стала этноцентриская политика правящих
национальных элит[12;17,64]. Об этом, в частности, свидетельствуют следующие
тенденции; стремление дистанцироваться от России, поставить отношения с Россией
в ряд равнозначных с другими странами; периодическое (в некоторых случаях
искусственно нагнетаемое), резкое обострение критики внешней и внутренней
политики России; постоянное репродуцирование обвинений в адрес бывшего
«имперского центра», повинного во всех прошлых, нынешних и даже будущих бедах[13;405].
Неотъемлемой
частью этноцентристской политики была мобилизация этничности. «Факторами
мобилизации этничности явились: постановка языковой проблемы; воздействие на
массовое сознание; политизация и идеологизация этничности, посредством
мобилизации исторических мифов национальными политическими элитами. История в
целом стала мощным фактором этнической мобилизации»[14;20]. Основным при
внедрении национальной идеи - стало чувство национальной идентичности и
комплекс «враждебного окружения»[13;379]. Национальная идентичность
формировалась на основе создания «образа жертвы» и был начат поиск виновных[4;78-79],
он завершился формированием «образа врага», который был так «нужен»
реформаторам[14;258], или менее радикальным вариантом, противопоставлением «мы»
и «другие». При обращении к истории стремление «воссоздать конфликт», позволяло
сразу же определить где «свои» и где «чужие», и кто является «врагом».
Неслучайно З. Бжезинский отмечал, что «недавно получившие независимость
центрально-азиатские государства все больше расположены отождествлять смысл
современного периода своей истории с борьбой за освобождение от российского
колониализма»[15;95]. С одной стороны, роль национальных элит, - отмечает Б.
Кантемиров, - является определяющей в развитии политических настроений
этнических групп, направлена на подъем национального самосознания – это процесс
прогрессивный и неизбежный. С другой – национальная элита формирует «новое
видение ситуации через отрицание позитивных начал»[13;18].
Обращение
к истории также позволяло создать этническую традицию, преемственность
развития, сформировать чувство национальной гордости и самодостаточности. Это
достигалось не только познавательно-аналитическим путем, но и посредством
«расширения» исторического прошлого, «присвоения» истории других народов,
идеализацией исторических персонажей, т.е. созданием исторических мифов в жанре
«исторических очерков», «опыта анализа» и т.п. Оказались востребованы
социальные и эстетические функции истории, способные создавать некую новую
субъективную реальность; которая заставляет людей думать и действовать по своим
законам и имеет тенденцию к приобретению необратимого, исторического характера,
т.е. к тому, что следующие поколения будут воспринимать её как объективную
реальность
При
создании суверенной национальной идеи одно из основных мест отводится истории, потому что есть возможность
превращения её в инструмент идеологической и политической обработки населения.
Отличие политического мифа современности от мифа древности - пишет Э. Кассирер,
- заключается в том, что он «больше не свободная и спонтанная игра воображения.
Он регулируется и организовывается, приспосабливается к определенным
политическим нуждами, используется для достижения политических целей»[16;40].
Неудивительно,
что национально-ценностный исторический подход, под давлением элиты,
превратился в доминирующий, был растиражирован средствами массовой информации,
внедрен в образовательные программы и стал частью общественного сознания.
Мобилизация
этничности затронула все республики бывшего Союза, в том числе и Россию, и
дискредитировала позитивный опыт единой государственности. Произошло
формирование нового вектора развития постсоветского пространства, направление
которого определяется не столько экономическими, сколько этническими факторами.
Литература:
1.
Национальные истории в советском и постсоветском
государствах. – М.; «АИРО-ХХ»,1999.
2.
Иванов В.Н.,
Михалюк В.И. Интеграция в СНГ: тенденции и проблемы. – М.; ИСПИ РАН, 1996.
3.
Зиядуллаев Н.С. СНГ: Дорога в третье тысячелетие. –
М.; РИЦ ИСПИ РАН, 2002.
4.
Дробижева Л.М. Интеллигенция и национализм //
Этничность и власть в полиэтничных государствах. – М.; Наука, 1994.
5.
Исингарин Н. Проблемы интеграции в СНГ. – Алматы;
Атамура, 1998.
6.
Гайденко П.П. Научная рациональность и философский
разум. – М.; Прогресс-Традиция, 2003.
7.
Февр Л. Бои за
историю. – М.; Наука, 1991.
8.
Копылов Г.Г. Искусственные миры науки и реальность //
Наука; возможности и границы. – М.; Наука, 2003.
9.
Репина Л.П. История исторического знания. - М.; Дрофа,
2004.
10. Мамчур Е.А. Существуют ли границы
социологического подхода к анализу научного познания?// Наука: возможности и
границы. – М.; Наука, 2003.
11. Панарин С. Молодежь, национализм и
безопасность в России и Казахстане // Этнический национализм и государственное
строительство. – М.; ИВ РАН, 2001.
12. Грозин А. Республика Казахстан в поисках
государственной идеологии // Этнический национализм и государственное
строительство. – М.; ИВ РАН, 2001.
13. Кантемиров Б.З. Этнический фактор и властные
отношения в России: Автореф…. канд. полит. наук. – М., 2000.
14. Губогло М.Н. Языки этнической мобилизации. –
М.; Школа «Языки русской культуры», 1998.
15. Бжезинский З. Выбор. Глобальное господство или
глобальное лидерство. – М.; Международные отношения, 2004.
16. Цит. по Сабитов Р. Массовое политическое
сознание и политическая мифология // Евразийское сообщество. 2002. № 3.