Филологические науки/2. Риторика и стилистика

К.филол.н. Ватченко С. А.

Днепропетровский национальный университет им. Олеся Гончара, Украина

Становление авторской парадигмы

в европейской культуре в интерпретации Э. Беннетта

Работа Э. Беннетта «Автор» была опубликована в 2005 г., по своему характеру тяготеет к широкому междисциплинарному исследованию, отмечена полифонизмом использования научных языков, совмещает черты и художественного и научного мышления [3]. Обращаясь к латентному периоду вызревания авторства как социокультурной институции, Беннетт пытается наметить очевидную преемственность ряда характеристик, которые оформляют феномен, показывает динамику становления авторства как трансисторической модели развертывания художественной деятельности, где важными оказываются в процессе обретения явлением целостности такие понятия, как авторитет, авторское право собственности, идея оригинальности. Э. Беннетта интересует не только линейно-историцистский характер вызревания авторства, но и сопровождающая его теоретическая рефлексия, воздействие различных факторов на механизмы трансформации категории.

Э. Беннетту, размышляющему об авторстве как о литературном явлении, не только важно обратить внимание на «темпоральную ритмику» видоизменения форм деятельности художника в пространстве культуры, но и показать, что теоретическое постижение природы авторства также исторично, имеет диалогический характер, представляет собою сплав «горизонтов» современного состояния научного знания и фактологии прошлого, где трудная попытка совмещения исследовательской оптики учитывает как имеющие культурологическую ценность события минувшего, так и их возможные интерпретационные искажения в настоящем. Поэтому неслучайно Э. Беннетт обращается к античной стадии европейской словесности, когда зарождаются многие черты авторства как социокультурного события, несмотря на то, что это явление в современном понимании пока еще не существовало (в чем
Э. Беннетт согласен с Бартом и Фуко). Используя прием «априорного воображения» (Коллингвуд), Э. Беннетт синтетично совмещает грани описания темы устного исполнительского искусства эпических сочинений античности с научной репрезентацией проблемы авторства в «дописьменную эпоху» («гомеровский вопрос»), приводит имевшую место дифференциацию исполнителей текстов, освященных авторитетным именем (поэт, рапсод, провидец, певец-сказитель), в зависимости от выполняемого ими эстетического задания, а также упоминает о складывающемся в древности восприятии облика человека, занимающегося литературным трудом. Именно так «прочитывая» исторический процесс зарождения феномена и его теоретической концептуализации, Э. Беннетт, прежде всего, актуализирует проблему рецептивно-эстетических основ понимания модели авторства филологами.

Столь давно волнующий литературоведов «гомеровский вопрос» представлен в монографии «Автор» в фокусе двойного видения, причудливо совмещая в трудах историков литературы архаические реалии сочинительства и современные критерии определения авторства. Тема идентичности, соотнесения гомеровских поэм с именем-символом, воплощающим персонифицированную адресность креативного порыва, сопровождается комментарием характера литературной практики в эпоху устной словесности. Попытки реконструировать образ первого поэта в европейской традиции сопровождаются определенными трудностями. «Гомеровской», следуя гипотезе, называют, вероятно, ту форму устного эпического предания, которая благодаря оригинальной манере исполнителя обретает эстетическое равновесие и затем уже становится каноном, сохраняемым последующим поколением сказителей – «гомеридов». И протекающую ретроспективно «мифологизацию» образа поэта-творца, придавшего органичную целостность циклу эпических поэм (состоявшему из «Илиады» и «Одиссеи»), скорее уподобленного «узнаваемым фигурам речи» (Дж. Гриффин), условно, но все же можно соотнести с поздними представлениями об индивидуальном авторстве [3, р. 32].

Уже в XVIII в. историки воспринимали Шекспира как архетипическую национальную фигуру автора, что подчеркивало контекстуально заданный концепт авторства как продукт социального заказа. Хотя уловить следы биографического автора в далеком прошлом весьма трудно и проблема его существования как исторического лица иногда не прояснена, туманна (например, «шекспировский вопрос»), тем не менее, особенно последующие поколения читателей включаются в процесс создания определенного авторского образа, основой которого оказывается воплощенная в феномене текста идея трансцендентного художественного единства, отмеченного печатью оригинальности [3, р. 35].

Именно в античной культуре, утверждает Э. Беннетт, оформилось сложное понимание художественного дара поэта, с одной стороны, закрепленного в авторитетном имени творца, воспринимаемого как носителя сверхземного знания, что придавало ему статус провидца, визионера, а с другой – соотнесенного с ремесленническим искусством «властителя слов», одержимого не столько истиной, сколько игрой воображения (Платон) [3, р. 37–38].

В ходе исследования культурогенеза авторства важной стадией перехода явления в новое состояние специалисты называют время зрелого средневековья – XIII ст., когда концепт “auctor” и производные от него – “agere”, “augere”, “auieo” – закрепляются в словаре образованных европейцев. И согласно классификации, представленной в рукописи францисканского монаха святого Бонавентуры, обозначают участие в рождении письменного текста (в средневековье – рукописи, манускрипта) в роли копииста, «ничего не дополняющего и не меняющего в исходном сочинении»; компилятора, ограничивающегося лишь объединением разрозненных фрагментов; комментатора, «добавляющего свои суждения к мыслям других»; и, наконец, ауктора, «отдающего предпочтение собственным словам и прибегающего к высказываниям других лишь с целью подтверждения» [3, р. 38–39]. В позднем средневековье (XIV – XV вв.) усиливается личностное начало, и одним из показателей обретения феноменом авторства примет грядущей модерности оказывается идея авторитета, где нерасчленимо присутствуют свойства, указывающие на обладание «мудростью всего человечества», а также духом креативности, чертами, соотнесенными с именем выдающегося человека, ставшего с течением времени историко-культурным знаком [3, р. 38]. Представление об авторитете, «сумме полномочий» автора как субъекта действия, реализующих отношения «власти, владения и обладания»
(С. Аверинцев), уже в XIV в. смещается в перспективу восприятия личностного авторства. И, например, в английской традиции Чосер, Ленгленд и Гауэр для ценителей литературы оказываются художниками, обладающими именем, голосом, индивидуальностью, узнаваемой стилевой манерой, несмотря на их принадлежность традиционалистской эпохе. И в этом созвездии имен исследователи видят первое поколение английских писателей, включающих рефлексию о самосознании автора в собственные тексты.

Э. Беннетт, как и многие исследователи (М. Вудменси,
Р. Шартье, К. Хессе, Дж. Ван Хорн Мелтон, Л. Алябьева и др.) [1; 2; 4–6], внимательно рассматривает трансформации социокультурных аспектов литературного авторства, способствующие превращению творческой деятельности, не всегда стабильно соотнесенной с материальным вознаграждением в прошедшие века, в коммерческую, и стремится зафиксировать изменения профессионального статуса писателя (со средины XVI ст.), обусловленные возникновением книгопечатания в Европе (XV в.), что, несомненно, углубляет и расширяет представление об авторстве в западноевропейской литературе XVII–XVIII ст. Динамика усиления общественного влияния литераторов интересует отдельных специалистов лишь настолько, насколько профессионализация писательского труда, активно протекающая в западной культуре в конце XVII–XVIII ст. (возникновение журнальной и газетной периодики, расширение читательских кругов, укрепление юридического статуса сочинителя, расцвет литературной критики), приводит к появлению современного взгляда на авторство.

Упоминаемые культурологические факторы, которые прямо не имеют отношение к литературному авторству, тем не менее, по утверждению историков литературы, оказываются импульсами, приводящими к изменению авторской парадигмы в XVIII ст. Драматизм оформления литературного авторства в XVI–XVII вв. во многом связан со сложившимся ощутимым расхождением культуры рецепции рукописи и печатного текста, так как чтение манускрипта, написанного от руки, предполагало принятие анонимности создателя и невозможность отступления от канона. Тогда как рождающийся опыт обращения с книгой смещал акценты, актуализировал интерес к имени автора, выступавшего поручителем за адресованное читателю содержание, а также утверждал иные критерии эстетического ожидания, когда ведущими оказывались установки на автономность и самостоятельность творческого события, приводящего к созданию художественного произведения. В то же время расширение книжного рынка и рост читательской среды оценивают неоднозначно, не только как процесс, утверждающий важность индивидуального начала в литературном труде, но и как нарастающую опасность вырождения единичного мастерства в ремесленническую сноровку. Поэтому в культуре переходных эпох (XVI – первая треть XVIII ст.) сосуществуют формы письменного и печатного слова, ощутима поляризация в среде интеллектуалов, скрашивающих досуг творчеством, когда закрытые аматорские кружки противостоят динамичному миру коммерческого книгопроизводства, а также нарастает предубеждение взыскательных художников против постыдного клейма печати (“stigma of print”) [3, р. 46–48].

Устойчивыми приметами модерной концепции авторства, обретающей уже современное наполнение, Э. Беннетт, М. Вудменси, Дж. Ван Хорн Мелтон,
Л. Алябьева называют оригинальность, индивидуальность, ответственность за создание уникального, единичного произведения, – качества, которые во многом станут ведущими именно в эпоху юридического оформления авторского права [1; 3; 5; 6]. Стремительная «капитализация» литературного труда в XVIII ст. имеет неоднозначные последствия: она, несомненно, дает возможность писателю завоевать социальное пространство, предложить обществу собственное творчество, которое будет востребовано, оценено, принесет независимость, и в то же время приведет к размышлению о пределах свободы, когда столь желаемое избавление от меценатов способствует осознанию художником иного характера зависимости от изменчивой и обладающей весьма прихотливым вкусом читательской публики. Исследователи будут единодушны в том, что буржуазная революция в Англии стала своеобразным катализатором процессов, неумолимо преобразивших британское общество, которое теперь уже оценивалось как общество потребления, когда, по словам П. Бурдье, поэзия и литературная деятельность стали своего рода «культурным капиталом» [3, р. 49]. Косвенно затрагивающие становление института современного авторства обстоятельства: расширение грамотности населения, повышение стандартов жизни английских горожан, стремление к созданию приватных библиотек, появление массового литературного рынка (чему способствовало стремительное нарастание журналистской деятельности и рост числа периодических изданий), – приводят к тому, что одной из определяющих характеристик автора Нового времени является не только представление о нем как об оригинальном художнике, но и как о собственнике особого рода, имеющем право воспользоваться результатами интеллектуального труда. «Закон королевы Анны» 1710 г., закрепивший право интеллектуальной собственности за автором, привел к созданию любопытного культурологического парадокса. Представление романтиков об авторстве появляется тогда, когда статус автора в западноевропейской культуре оказывается юридически и финансово стабилен, что приводит к возникновению сложной дилеммы выбора, встающей перед сочинителями, осознающими расхождение подлинно художественных и коммерческих критериев оценки литературных произведений. Именно в
XVIII ст. начинает крепнуть убеждение, что коммерческий успех ставит под сомнение эстетическую значимость книги [3, р. 52]. Э. Беннетт, описывая динамику смены историко-культурных типов авторства, все же убежден, что теория автора, сложившаяся в романтическую эпоху, является высшим достижением понимания природы творчества, той фундаментальной моделью представлений об авторских функциях, которая становится и источником расхожего, обыденного взгляда на роль автора, и неизменно той концептуальной «вершиной» теории, с которой соотносят прошлые и будущие формы воплощения категории.

Литература:

1. Алябьева Л. Литературная профессия в Англии в XVI–XIX веках / Людмила Алябьева. – М. : Новое литературное обозрение, 2004. – 400 с.

2. Шартье Р. Письменная культура и общество / Роже Шартье ; [пер. с фр. И. Стаф]. – М. : Новое издательство, 2006. – 272 с.

3. Bennett A. The Author / Andrew Bennett. – N.Y. : Routledge, 2005. – 151 p.

4. Hesse C. The Rise of Intellectual Property, 700 B.C. – A.D. 2000 : An Idea in the Balance / Carla Hesse // Daedalus. – 2002. – Vol. 131, Issue 2. – Р. 26–45.

5. Melton Van Horn J. The Rise of the Public in Enlightenment Europe /
John Van Horn Melton. – Cambridge : Cambridge University Press, 2001. – 284 р.

6. Woodmansee M. The Genius and the Copyright : Economic and Legal Conditions of the Emergence of the “Author” / Martha Woodmansee // Eighteenth-Century Studies. – 1984. – Vol. 17, Issue 4. – P. 425–448.