Филологические науки/2. Риторика и стилистика

К.филол.н. Ватченко С. А.

Днепропетровский национальный университет им. Олеся Гончара, Украина

Ш. Берк о поисках новых подходов к описанию

автора и авторства в науке

Во втором издании книги «Смерть и возвращение автора. Критицизм и субъективность в трудах Барта, Фуко и Деррида» (1992; 1998) Шон Берк дополнит текст исследования, расширит объем итоговой главы, сохранит содержательную и композиционную однородность финальных фрагментов сочинения, в котором отнюдь не декларирует появление в литературоведении рубежа ХХ–XXI ст. универсальной теории автора [2]. В Берке-филологе причудливо совмещается постмодернистское мироощущение и критическая рефлексия над ним, что проступает в попытке освоения представлений об авторстве через перспективу различных культурных проекций явления, дополняющих друг друга. Несклонный к созданию теоретических объясняющих схем, указывающих на необходимость появления в науке обновленного взгляда на категорию автора, Ш. Берк придерживается сдержанно-описательной эмпирицистской традиции, когда констатирует множественность функционирования концепта в рамках теории и жизненной практики. «Размечая» пространство культуры на автономные локусы, где существование «авторского концепта» воплощается в разноликих вариантах, иногда сближаясь, иногда противостоя друг другу, Ш. Берк, отбросив идею культурной иерархии, ставшей предметом критики в постмодернизме, продемонстрирует «работу» категории в различных сферах – в теории, в социокультурных ритуалах чтения, интерпретации, в эмпирике сочинительства, когда трудно, но все же возможно, размежевать ипостаси теоретика, литературного критика и писателя [1, р. 158–162]. Ш. Берк откомментирует драматизм рецепции идеи «смерти автора» в среде филологов [1, р. 162– 169], репрезентирует цифровые стратегии анонимного авторства, неожиданно реактуализировавшие концепты «безавторского» творчества [1, р. 192–201], предложит собственное видение причин, условий и форм возвращения автора [1, р. 170–174] и философски обоснует замещение трансцендентальной модели субъекта эмпирической, а также – положение о «ситуативном авторстве» (“situated authorship”), которое в силу убеждений Ш. Берка, возможно, и предстает в единичных, бесконечно усложняющихся формах реализации индивидуального творчества [2, р. 201–206].

Итоговое «слово» об авторе Ш. Берк выстроит ярко, с помощью парадоксальных положений, проблематизирующих теорию антиавторства, тематически обозначит те грани концепта автора, которые, несомненно, свидетельствуют о жизнеспособности категории. Прокомментировать «фейерверк» критических положений Ш. Берка, дезавуирующих теорию «смерти Автора», полностью едва ли возможно, но указать на наиболее весомые мнения исследователя необходимо. Прежде всего Ш. Берк привлечет внимание к существующему разрыву между жизнью автора в тексте и за его пределами, в читательских проектах, чья реализация, несомненно, противостоит исчезновению автора, и напомнит, что несмотря на то, что концепт «смерти автора» возникает как «пробел» в работах Барта, Фуко и Деррида, вопреки усилиям последних это пространство все равно заполнено идеей автора, а в текстах, которые вторгаются на территорию автора (биографический либо автобиографический жанры), «смерть автора» неактуальна, так как «прямое сопротивление автору ни много ни мало наталкивается на сопротивление самого автора» [1, р. 154]. Ш. Берку представляется слишком упрощенным буквальное соотношение появления работ о «смерти автора» с постмодернистской программой разрушения метафизических оснований классической западноевропейской культуры: смертью Бога, человека, репрезентации, книги. Он полагает, что едва ли правомочна установка на постижение авторства исключительно в форме метафизической абстракции. Ш. Берк уверен, что даже учитывая остроту споров об авторстве постструктуралистов, несомненно, следует воспринимать автора как релевантную категорию современной научной мысли, так как большей частью антиавторские позиции основываются на двойственных положениях, и решение, «читать ли текст через призму автора или вне ее, остается актом выбора критика, а не какой-либо «истиной письма» [1, р. 158].

Ш. Берк провокативно подчеркнет ощутимую дистанцию между антиавторской теорией, соотнесенной с именами Барта, Фуко и Деррида, и формами их литературно-критической и писательской деятельности, где вопросы о личном опыте писательства и о границах между критикой и литературой скорее будут решаться от противного через самореализацию каждого из упомянутых филологов либо в роли теоретика, критика, либо создателя художественных текстов. Ш. Берк предложит особый ракурс описания филолого-эстетической деятельности «идеологов» освобождения текста от внешних импульсов воздействия. И в свойственной ему полемической манере, тяготеющей к видению темы в неожиданно-парадоксальном свете, укажет на нарастание в критических трудах Барта, Фуко и Деррида, прошедших через опыт деконструкции произведений традиционного канона (Барт – Бальзака, Деррида – Руссо, Фуко – философской мысли четырехсотлетнего периода), творческого начала, позволяющего вывести написанные ими сочинения за пределы вторичного типа дискурса, а именно литературной критики, оценить тексты исследователей как креативные, принадлежащие первичному дискурсу. Берк подчеркнет, что степень мастерства, личностный рисунок, пронизывающий тексты, созданные противниками традиционной идеи авторства, способствовали тому, что они подняли свои произведения до высоты подлинной литературности, и лишить знаменитых филологов статуса эстетической первичности, сузить значение их творческой деятельности до вторичного авторства невозможно, даже если не учитывать впоследствии опубликованные ими тексты, причисленные читателями и специалистами скорее к художественным формам (так определяют “Camera lucida”, “Фрагменты речи влюбленного» Барта и «Глас» Деррида).

Работы Барта, Фуко и Деррида стали резонансными в гуманитарной среде, а они – более чем просто критиками, и «пространство вторичной литературы» выросло вокруг произведений филологов, их не подвергали деконструкции, но, наоборот, доказывали преобладание оригинала над дополнением, искусности мастеров над подражательными ремесленными поделками учеников. Ш. Берк отметит, что, будучи причастными к теории антиавторства, Барт, Фуко, Деррида «получили все привилегии, отдаваемые великим авторам», и иронически уточнит, что если бы пришлось искать наиболее вопиющие обвинения в отношении автороцентристской критики, то ничего более подходящего, кроме как вторичной литературы о Барте, Фуко, Деррида, нельзя было бы назвать, которая посвящена «преданным и робким, боязливым переуточнениям их мысли» [1, р. 160]. В то же время сожалея о том, что в англо-американской традиции пока еще не состоялись ни весомая ревизия антиавторской теории, ни ощутимое обновление современной концепции автора, Ш. Берк попытается реконструировать этапы рецепции постструктуралистских идей о безличной продуктивности текста и продемонстрирует, как неоднозначно они воспринимались в англоязычном филологическом мире, где наряду с безоговорочным признанием ниспровержения креативной роли сочинителя взгляд на авторство и его природу менялся из-за иного культурного контекста, который, конечно же, давал о себе знать. Поэтому, по мнению Ш. Берка, усталость от объективистских притязаний «новой критики» и присущего ей культа «интенционального заблуждения» (У. Уимсет, М. Бердсли), поначалу обусловившая увлечение литературоведов США феноменологией, а затем школой критики сознания Ж. Пуле, выступившей с ее опровержением, привели к искажению оценки открытий французских исследователей и запаздыванию в принятии идеи «смерти автора» П. де Маном, Дж. Хиллисом Миллером, долгое время не отвергавшими феноменологическое понятие трансцендентальной субъективности. Но впоследствии известный поворот йельских интеллектуалов к деконструкции состоялся, хотя, полагает Ш. Берк, в американской научной мысли произошла бóльшая радикализация положений Деррида и Барта о децентрации и деавторизации текста. На взгляд Ш. Берка, при переносе ряда положений Деррида на почву американской теории утраченной оказалась гибкая нюансировка предложенных им концептов, в частности, деконструкции, которую философ обозначает скорее как «не-центр, нежели потерю центра», и также не совсем адекватно было воспринято и дерридианское понимание субъекта письма, «абсолютно необходимого», по мнению Деррида, которого он не уничтожает, но располагает в определенном культурном пространстве [1, р. 167]. Более гибкий, «технически подогнанный» к философскому тексту деконструктивистский метод, используемый при анализе литературного письма, где ощутима фигуральная тропологическая природа языка, оказывается не столь эффективен, и в своей литературно-критической деятельности деконструктивисты, Дж. Хиллис Миллер, Дж. Хартман, П. де Ман, возвращаются к позициям «новой критики». По мнению Ш. Берка, «несмотря на свои глубинные свойства, американский деконструктивизм может быть оценен как реставрация этоса чтения, не менее формалистского, чем старая «новая критика», которую он, как ему казалось, уже оставил позади» [1, р. 168]. И в этой попытке «пристального чтения», в «подозрительном отношении» к внетекстовым референтам, истории и авторскому субъекту, утверждает
Ш. Берк, школа американской деконструкции не вышла за пределы формализма, но продолжала развивать формалистическое прочтение и довела его до беспредельной высоты риторической и тропологической софистики» [1, р. 168].

Литература:

1. Burke S. The Death and Return of the Author : Criticism and Subjectivity in Barthes, Foucault and Derrida / Sean Burke. – Edinburgh : Edinburgh University Press, 1992. – 216 p.

2. Burke S. The Death and Return of the Author : Criticism and Subjectivity in Barthes, Foucault and Derrida / Sean Burke. – [2^nd Edition]. – Edinburgh : Edinburgh University Press, 1998. – 258 р.