Филологические науки/2.
Риторика и стилистика
К.филол.н. Ватченко
С. А.
Днепропетровский национальный
университет им. Олеся Гончара, Украина
Английская женская проза XVIII ст.:
открытие романной проблематики
В науке взгляды на историко-литературный
феномен “amatory fiction” часто пересматривались. Невозможно было опровергнуть
реалии прошлого: сенсационные повести о любовных интригах, опубликованные
«англичанками для англичанок» (Т. О’Шонесси Бауэрс) в
конце XVII–начале XVIII ст., были среди наиболее читаемых текстов своего
времени и соперничали по своей популярности с такими бестселлерами, как
«Путешествия Гулливера» и «Робинзон Крузо» [2, р. 50]. Но сегодня, сетуют
критики, “amatory fiction” исчезла из традиционных обзоров литературной истории
и о ней «лишь кратко упоминают как о наивной, возникшей по случаю, предтече
романа XVIII в.» [2, p. 50]. Вопреки
очевидной близости творчества великих Дефо, Ричардсона, Филдинга миру любовных
повествований, знатоки литературы XVIII ст. скорее видят пропасть, которая
разделяет августинианских романистов и их современниц. В 1990-е гг. Т. О’Шонесси Бауэрс заметит, что
пришло новое понимание любовной прозы XVII–XVIII ст., противоположное мнению,
которое существовало прежде, когда женская литература о любви трактовалась как
некое негативное пространство беллетристики, значимое лишь в той степени, чтобы
с ее помощью определить более привилегированный класс романа (“novel”), откуда она была навсегда исключена [2].
Известно, что с конца XVII в. литературная
деятельность женщин в Англии стала заметным явлением. Профессия писателя
привлекала многих образованных сочинительниц. Тексты, изданные женскими
авторами, несмотря на формальное разнообразие, часто варьировали мотив
искушения невинной девушки циничным искателем приключений.
Историки отмечали, что стремительно увеличивающаяся аудитория
женщин-читательниц, заполняющих свой досуг знакомством с миром традиционных
романов, компенсировала обыденные представления о бесцветной, иногда
губительной жизни в браке книжным идеализмом. И даже великий С. Джонсон не
испытывал гнева по поводу впечатляющего успеха женской любовной прозы XVIII в.,
но вопреки утверждал, успокаивая современников, что недолжно шутливо относиться
к страсти, в свое время приводившей к гибели империй и утрате престолов,
страсти, вдохновляющей героев и обуздывающей низкие порывы [6, p. 18].
Столь неожиданная апология Джонсоном,
строгим моралистом и требовательным критиком, женской любовной литературы до
сих пор имеет власть над исследователями, относящимися с пониманием к тому, что
поэтизация любовного чувства надолго сохраняет свою привлекательность, особенно
среди женщин, чья жизнь протекает в семье, посвящена рождению и воспитанию
детей, ведению домашнего хозяйства.
Историки литературы родословную английской любовной прозы
XVIII в. (“amatory
fiction”) возводят к французскому героическому роману
XVII ст. (“romance”) и более краткой по форме
любовной новелле (“amatory novella”) конца XVII–XVIII вв., и поначалу это жанровое
образование, полагают специалисты, являет собою неумелую версию смешения
романической традиции, объединяющей героические действия и любовные перипетии.
Но, отвечая на вызовы английского литературного рынка первых десятилетий XVIII
ст., женская любовная проза обретала новый облик.
Дж. Ричетти обращает внимание заинтересованных исследователей на изменение ее
ценностного строя, когда топика героической идентичности и галантных любовных
отношений была замещена мелодраматической тональностью и вызывающе
демонстративным воссозданием сексуальных сцен.
Постепенно состояние возвышенной романичности чувств истаивает, и они
приобретают характер волнительных, но будничных любовных встреч и свиданий [6,
р. 19]. Теоретики литературы (М. МакКеон, Дж. Ричетти) назначение обновленной
романической традиции начала XVIII ст. видят в сближении жанра “romance” и обыденной жизни. Так, прежде
утонченно-экстравагантный любовный сюжет, пропитываясь бытовым наивным
эмпирицизмом, становится актуальным и «очуждает» романический идеализм [5, р.
3], [6, р. 19].
Несмотря на то, что споры вокруг любовной
женской литературы
XVIII в., называемой часто «скандальной» (Т. О’Шонесси Бауэрс) [2, p. 69–70], продолжаются и вопреки имеющей основание
позиции судить о ней как об эстетически незрелом явлении, которое, скорее, оказывается
важной деталью либо тенденцией в августинианском культурном ландшафте,
феминистская литературная критика обогатила современное представление о
социокультурной динамике Западной Европы XVII–XVIII ст. и описала рождающееся
женское авторство как самодостаточный феномен.
Наследуя открытия предшественников,
английская любовная литература XVIII в., по мнению знатока темы, Роз Балластер,
уже обладая более зрелыми приметами жанра, несет в себе черты женского письма,
что проступает в эмоциональном, часто разорванном, склонном к фрагментации
стиле и логически неупорядоченной речи, передающим природность женского чувства
[1]. В сочинениях Афры Бен (1640–1689), Мэри Деларивьер Мэнли (1670–1724) и
Элизы Хейвуд (1693–1756), названных современниками «блестящим триумвиратом
интеллектуалок» (“the Fair Triumvirate of Wits”), героиня любовной женской прозы, проявляя себя в
экзальтации страсти и страданий, утверждала особую женскую идентичность и
полноту внутреннего мира в противоположность упрощенным и искаженным нормам
маскулинного поведения. Если героини
любовной прозы воплощали естественную и универсальную гуманность, то их
преследователи действовали в рамках оправдывающих их социальных привилегий.
Известно, что тематическое единство
любовной женской прозы соотнесено с мотивом соблазнения вероломным, распутным
молодым человеком беззащитной, не обладающей социальным опытом девушки,
событием, скорее, чужеродным идиллическому топосу традиционного романа (“romance”). В то же время мир героинь “amatory fiction”,
насыщенный чувствами, эмоциями, экстравагантными поступками, воссоздававшийся
по принципу отталкивания от образа будней, сопротивлялся «срединности» формул
поведения и не мог окончательно изжить романические краски. И феминистские
критики весьма проницательно проблематизировали в собственных исследованиях тот
социокультурный и психологический зазор, который существовал в литературе XVIII
в., где неожиданно феномен женского и мужского авторства открыл возможную
коллизию «гендерной борьбы за интерпретацию» (Р. Балластер) [1, p. 62–63], позволив сохранить двойственность и
неоднозначность трактовки «рокового» события, когда сложившееся в
патриархальном обществе «право» на насилие в отношении женщины смягчалось
двусмысленными аллюзиями, недоговоренностью в «перелицовке» литературной
драматической сцены в игровую, а искушение возможно воспринимать как испытание
стойкости («Приключения Смуглой леди» А. Бен; «Памела», «Кларисса» С.
Ричардсона; «Фантомина», «Крайности любви», «Анти-Памела» Э. Хейвуд; «Шамела»,
«Джозеф Эндрюс», «Амелия» Г. Филдинга).
Оставляя в стороне спор о времени рождения
жанра – а в среде англоязычных историков есть сторонники его уходящего в
античность богатого общеевропейского прошлого (К. Рив, Дж. Данлоп, Э. Бейкер,
М. Дуди) и исследователи (А. Уотт, М. МакКеон, Дж. Ричетти, Дж. П. Хантер, Т.
Иглтон), «обозначающие» роман, пользуясь словами У. Уорнера, как «культурный
проект современности» [8], – специалисты все же считают возможным попытаться
систематизировать наблюдения над природой классического романа, «обретшего
зрелость в течение восьмидесяти лет после 1740 года» [8, p. 22] и утвердившегося в произведениях Дефо,
Ричардсона, Филдинга, Смоллетта, отдавая себе отчет в том, что это, скорее,
преходящая историко-литературная модель.
Так, Дж. П. Хантер оценивает новый роман (“novel”) как историю о современном для эпохи XVIII ст. индивидууме, запечатленном в узнаваемых
социокультурных обстоятельствах. В отличие от уже сложившихся литературных
форм, авторы романов отдавали
предпочтение неповторимым деталям, которые «обрамляли» повседневные,
наполненные случайностями жизни обыденных людей. Дж. Хантер подчеркивает, что
увлечение ситуативностью, интерес к тому, как изменялись реалии и поведение
человека в социуме, означали с самого начала, что роман являл собою
художественную структуру, укорененную в темпоральный культурный контекст [4].
Дж. Ричетти собственную версию
интерпретации историко-культурной функции жанра романа предваряет констатацией
вероятной неразрешимости задачи дать емкое терминологическое определение жанру.
Филолог упоминает наиболее универсальную и свободную характеристику вида, когда
предполагают, что роман – это объемный нарратив в прозе о воображаемых либо
живо воссозданных, исторически конкретных индивидуумах. Исследователь утверждает,
что заслугой романа, признаваемой
читателями и многими критиками, является то, что он единично и неповторимо
передает состояние западной культуры и сознания с того момента, когда возникает
Новое время, а также освещает проблемы интеграции личности в универсум, который
не завершен и не выстроен [7, p. x].
Дж. Ричетти и Т. Иглтон, обращаясь к
проблемам становления романа, скорее, предлагают поисковый путь, актуализируя
дискуссию вокруг жанра, и в то же время ненавязчиво излагают свою концепцию его
«поэтологических осей», где «эпическое» под воздействием мироощущения человека
Нового времени оказывается вовлеченным в процесс речевой деиерархиезации
(М. Бахтин), а «реалистичность» – категория, ограняющая роман Нового времени
(А. Уотт), представляется как трансформирующаяся в культуре идея историчности,
которая также может быть явлена лишь дискурсивно [3; 7].
Не забывая о парадоксальной двойственности
романа, который, следуя
Т. Иглтону, не только ускользает от определений, но и подразумевает их [3, p. 1], своеобычность английского романа XVIII ст. усматривают в воссоздании домашней жизни, ее
камерности, которая, по мнению литературных критиков, маскирует в культуре
проблему патриархальной власти и находится в основе современной западной
истории. Но важной приметой художественного мира английского романа XVIII в. оказывается тема личностного национального
самовыражения, когда эксцентричный комический код поведения испытывает и
провоцирует сложившуюся нормативность общества.
Литература:
1.
Ballaster R. Seductive Forms: Women’s Amatory Fiction from 1684 to 1740
/ Ros Ballaster. – Oxford : Clarendon Press, 1992. – 240 p.
2.
Bowers T. O’Shaughnessy Sex, Lies, and Invisibility. Amatory Fiction
from the Restoration to Mid-Century / T. O’Shaughnessy Bowers // The Cambridge
Companion to the 18th Century Novel / [ed. by J. Richetti]. –
Cambridge : Cambridge UP, 1996. – P. 50–72.
3.
Eagleton T. The English Novel. An Introduction / T. Eagleton. – Oxford : Blackwell Publishing, 2005. – 365
p.
4.
Hunter J. P. The Novel and Social/Cultural History / J. P. Hunter // The
Cambridge Companion to the 18th Century Novel / [ed. by J.
Richetti]. – Cambridge : Cambridge UP, 1996. – P. 9–40.
5.
McKeon M. The Origins of the English Novel. 1600–1740
/
Michael McKeon. – Baltimore : The John Hopkins University Press, 1987. – 529 p.
6.
Richetti J.
The English Novel in History, 1700–1780 / J. Richetti. – L.; N.Y. : Routledge, 1999. – 290 p.
7.
Richetti J. Introduction / J.
Richetti // The Columbia History of the British Novel / [ed. by J. Richetti]. – N.Y. :
Columbia UP, 1994. – P. ix–xix.
8.
Warner W. Licensing Pleasure: Literary History and the Novel in Early
Modern Britain / W. Warner // The Columbia History of the British Novel / [ed.
by
J. Richetti]. – N.Y. : Columbia UP, 1994. – P. 1–22.