Шилина Светлана Александровна

доцент кафедры русского языка

Брянского государственного университета

Языковая личность в аспекте социолингвистических исследований коммуникативного кода власти

Потребность в понятии и рабочем термине «языковая личность» проявилась в 80-х годах ХХ века. Приоритет его разработки и использования принадлежит русской лингвистике, хотя идея рассматривать существование и функционирование языка в связи с его носителем – человеком всегда была присуща языкознанию и является, как считает Ю.Н. Караулов, «по-видимому, столь же древней, как сама эта наука» (Русский язык: Энциклопедия 1997: 671). Исторические предпосылки возникновения соответствующей теории можно проследить начиная с XIX века. Из трудов В. фон Гумбольдта, трактовавшего язык как «орган внутреннего бытия человека» (фон Гумбольдт 1985: 47) и как выразитель духа и характера народа, нации, вытекает обобщенное понимание языковой личности и как представителя рода homo sapiens, умеющего соединять мысли со звуком и использовать результаты этой деятельности духа для общения, и как национальной языковой личности, т.е. носителя языка – совокупного представителя своего народа. По наблюдению Ю.Н. Караулова (Караулов 1987: 29-30), термин «языковая личность» впервые был употреблен В.В. Виноградовым в 1930 году в книге «О художественной прозе».

Исходные определения языковой личности, по Ю.Н. Караулову, следующие: «… личность, выраженная в языке (текстах) и через язык, … личность, реконструированная в основных своих чертах на базе языковых средств» (1987: 38), «… совокупность (и результат реализации) способностей к созданию и восприятию речевых произведений (текстов), различающихся а) степенью структурно-языковой сложности, б) глубиной и точностью отражения действительности и в) определенной целевой направленностью» (1988: 211). Понятие «языковая личность» предполагает рассмотрение каждого носителя языка «в качестве уникального объекта изучения» (Горелов 1997: 111).

Существуют также определения языковой личности на основе речевой деятельности. В когнитивной лингвистике языковая личность определяется как «… личность, проявляющая себя в речевой деятельности, обладающая определенной совокупностью знаний и представлений» (Красных 1998: 17). В психолингвистике «языковая личность – это человек, рассматриваемый с точки зрения его способности совершать речевые действия – порождения и понимания высказываний» (Горелов 1997: 111).

Итак, современная теория языковой личности основывается на представлениях о том, что предметом лингвистики является человек во всем богатстве его качеств, свойств, а язык при этом рассматривается как «индивидуально-психическое образование», как свойство, делающее человека человеком, поэтому «изучение языка не заключает в себе конечной цели, а вместе со всеми прочими областями служит высшей и общей цели совместных устремлений человеческого духа, - цели познания человеком самого себя и своего отношения ко всему видимому и скрытому вокруг себя» (Гумбольдт 1985: 383).

В лингвистике осмыслены разные ипостаси существования языковой личности: «как индивидуума… со своим характером, интересами, социальными и психологическими предпочтениями и установками; как типового представителя данной языковой общности» (Русский язык: Энциклопедия 1997: 671).

В последнее время наметилось несколько путей интерпретации языковой личности а) поуровневое описание языковой личности, которое включает исследование ассоциативно-вербального, а затем, с опорой на результаты анализа первого уровня, описание когнитивного и коммуникативно-прагматического уровней; б) второй путь связан с определением основных систем, из которых складывается человек (Апресян 1993, 1995). Определяющим для экспликации языковой личности является отбор языкового материала. В связи с этим можно говорить о а) привлечении возможно более полного комплекса текстов, порождаемого говорящим субъектом, б) выборочном подходе, предполагающем привлечение какой-либо языковой «области», например: вводно-модальных элементов (Стексова, Трипольская, 1990), метафорической лексики как особого типа интерпретации мира (Телия, 1988), эмотивной лексики (Шаховский, 1998), синонимических средств языка (Черняк, 1994). Нас интересует личность, выраженная в языке, - языковая личность (homo loquens).

Особого внимания заслуживает определение языковой личности, данное Ю.Н. Карауловым в энциклопедии «Русский язык»:

1) любой носитель того или иного языка, охарактеризованный на основе анализа произведенных им текстов с точки зрения использования в этих текстах системных средств данного языка для отражения видения им окружающей действительности (картины мира) и для достижения определенных целей в этом мире;

2) наименование комплексного способа описания языковой способности индивида, соединяющего системное представление языка с функциональным анализом текстов (1997: 671).

Решение социальных проблем зависит от ситуаций, существующих в обществе, и властных отношений, реализуемых в коммуникации. Поэтому мы обратились к рассмотрению коммуникации властных отношений. Современные информационные технологии основаны на различных кодах, поэтому так важно рассмотреть общее направление исследования коммуникаций как сенсорного (смыслового) кода, который помогает разобраться в отношениях субъекта (интерпретируемого нами как языковая личность) и объекта власти. В связи с этим социолингвистические аспекты феномена власти имеют в современном мире особое значение. Вопросам власти в качестве коммуникативного кода уделял большое внимание немецкий ученый Н. Луман. В русле целостного исследования социолингвистических концептов «власть» и «язык» представляется актуальным обращение к рассмотрению этих концептов как трансляции коммуникации.

Особенность данной темы заключается в том, что языковые реалии в конечном счете направлены на установление партнерских отношений, на сближение общества и субъектов политической власти, что сейчас, в условиях проведения административной реформы и предстоящих важных политических событий, очень актуально.

При этом следует отметить, что основные компоненты властно – коммуникативных действий должны находить адекватное отражение в содержании управленческих текстов и их форме – устной или письменной. Она должна быть коммуникативно маркированной и в известной степени отражать избранный стиль руководства.

Власть, в лумановской трактовке, - это «символически генерализованное средство коммуникации» (Луман 2001: 10). Для решения целого ряда конкретных практических задач важность приобретает вопрос о языке власти, но не в смысле «власти» языка (что вытекает из теории лингвистической относительности Сепира - Уорфа), а в частности, о том, как через язык объективирует и реализует себя власть и как социальный институт и как важнейшее коммуникативное средство, которое передает механизм селекции социально индуктивных смыслов. Язык порождает и реализует властные полномочия в коммуникации с помощью соционормативных элементов, влияет на выбор языкового кода (например, стилистических параметров текста или конкретного этнического языка) и оказывается коммуникативно-значимым – эффективным или нет - для реализации властных функций. Таким образом, языковые реалии становятся коммуникативно маркированными, сопряженными с актуальным конкретным смыслом. Власть не сможет реализовать собственную коммуникативную сущность, если в своем соционормативном компоненте проигнорирует казуальные языковые «формулы власти». На наш взгляд, глубинный механизм подобного коммуникативного фиаско, доказывает, что язык как коммуникативный код власти носит универсальный характер. В случае пренебрежения коммуникативными «формулами власти» происходит разрушение «смысловых идентичностей», которые «могут порождаться лишь рекурсивно» через «двойную контингенцию» как необходимость нахождения общего языка власти с народом и обретения оптимального решения проблемы о государственном (-ых) языке (-ах). Двойная контингенция решается Н. Луманом в аксиологическом плане – обращением к гипотетической сумме общих норм и ценностей. «Двойная контингенция» диктует ориентации субъектов на общий коммуникативный код, оставляя возможность персонального кода коммуникации для каждого отдельного актора. Вывод Н. Лумана о смысловой бинарности языка (равной возможности выражать и «да» и «нет») может быть использован и для анализа бинарности иного, социального порядка, где смыслозначимым оказывается выбор кода в социальном поле «свое - чужое». Сказанное относится и к ситуации выбора кодового знака в условиях коэтнической социуму власти и коэтнического ему государственного языка. В языках с развитой уровневой системой сосуществуют семантические эквиваленты, отличающиеся различной этимологической маркировкой в оппозиции «свое (исконное)» - «чужое (заимствованное)». Для достижения коммуникативного успеха целесообразно осуществлять выбор в пользу исконной единицы. Это полезно, во-первых, для избежания необходимости разъяснений, комментариев, по Н. Луману, «повторного ввода» кода. Во-вторых, как подчеркивает ученый, «…социальные системы… различают само-референцию и ино- референцию», что, безусловно, сказывается на процессах и результатах коммуникации. И здесь поэтому есть основания отрицательно оценить перегруженность в нашей стране иноязычной лексикой всех коммуникативных систем.

Требования к коммуникативному коду власти как социальному институту осуществляются через функциональную дифференциацию языкового кода, формируя, в дополнение к нему, новые средства коммуникации, в том числе и власть, которая специально обусловливает и регулирует мотивацию принятия предложений в условиях выбора. Возникшая ситуация сделала возможным взаимное усиление и потенциала конфликта, и потенциала согласия. В то же время возросла возможность выбора, и диапазон выборов расширился на основе адекватных и разнообразных содержательных проекций, чем предлагает «ближайшее» значение слова, соотнесенное лишь с конкретными «конструкциями реальности», ограниченной примитивным житейским опытом и авторитетом короткой темпоральной проверки. В силу этого у слова развивается «дальнейшее» значение и полисемия – в целях разрешения противоречия между безграничностью познания жизни и ограниченностью оперативной памяти человека коммуницирующего. Язык утрачивает коммуникативную монопольность, а языковой знак – коммуникативную «сакральность». Язык становится средством управления более совершенной коммуникативной системы, имя которой – власть. Таким образом, язык выступает неким импульсом для развития коммуникативных систем различных уровней, и это особенно важно для власти. Функционально и власть, и прочие коммуникативные средства – это некие дополняющие язык «инстанции», обладающие функцией мотивации чужих селекционных достижений; в нормальных условиях коммуникативное взаимодействие делает это принятие желанным. Из этого вытекает вывод об условиях формирования коммуникативного кода. Он рождается там и тогда, где и когда «способ отбора одного из партнеров выступает для другого мотивационной структурой», импульсом для своего выбора. С одной стороны, власть лишь тогда эффективно функционирует, когда ее отбор, эксплицированный в слове, дополнительно по-иному выступает в социуме. Это дополнительное значение может выполнять функцию мотивационной структуры. Исходя из данного теоретического построения, можно представить структурно – функциональные компоненты кода коммуникативного саморазвития как предвосхищаемой связи, усиливающей селективность и дополнительно ее мотивирующей (Луман 2001: 16). С другой - заслуживающей внимания особенностью коммуникативного кода выступает способность предполагать социальные ситуации с возможностью выбора для каждого из участников коммуникации. Одновременно коммуникация органично комбинирует общность ориентации отбора и его идентичность. Власть в роли коммуникативного кода функционирует лишь при таком условии. Власть необходима потому (и в этом «оправдание» ее бытия), что она «своей обоюдонаправленной селективностью… упорядочивает социальные ситуации» (Луман 2001: 17-18). Стало быть, секрет социальной стабильности прост – обратная связь, тайна устойчивой демократии прояснена – отбирая, учитывай отбор других.

Литература

1. Апресян, В.Ю., Апресян, Ю.Д. Метафора в семантическом представлении эмоций // Вопросы языкознания.1993. №3. С. 27 – 35.

2. Апресян, Ю.Д. Избранные труды, том I. Лексическая семантика. М.: Школа «Языки русской культуры», Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1995. 472 с.

3. Виноградов, В.В. О художественной прозе. М.-Л., 1930. 416 с.

4. Горелов, И.Н., Седов, К.Ф. Основы психолингвистики. М.: Лабиринт, 1997. 224 с.

5. Гумбольдт фон, В. Язык и философия культуры. М.: Прогресс, 1985. 451 с.

6. Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М.: Наука, 1987. 261 с.

7. Караулов, Ю.Н. Способ аргументации как характеристика языковой личности // Вопросы философии: Межвуз. сб. научных трудов. – Вып. 6-7. – Ереван: Изд-во Ереванского ун-та, 1988. 384 с. С. 211-218.

8. Красных, В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? (Человек. Сознание. Коммуникация). М.: Диалог-МГУ, 1998. 352 с.

9. Луман, Н. Власть / Перевод с немецкого А.Ю. Антоновского. М.: Праксис, 2001. 256 с.

10. Русский язык. Энциклопедия / Гл. ред. Ю.Н.Караулов. М.: Большая Российская энциклопедия; Дрофа, 1997. 703 с.

11. Стексова, Т.И., Трипольская, Т.А. Вводные конструкции как средство характеризации языковой личности // Проблемы современной филологии и некоторые тенденции развития высшего филологического образования. Барнаул, 1990. С. 87-89.

12. Телия, В.Н. Метафоризация и ее роль в создании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. М., 1988. С. 173-204.

13. Черняк, В.Д. Формирование синонимических сетей и некоторые закономерности воплощения языковой личности в тексте // Языковая личность: Проблема выбора и интерпретации знака в тексте. Новосибирск, 1994. С. 15-23.

14. Шаховский, В.И. Языковая личность в эмоциональной коммуникативной ситуации // НДВШ: Филологические науки. 1998. № 2. С. 59-65.