Ватченко С.А.

Днепропетровский национальный университет

О статусе термина «мениппея» в современной науке

Термин «мениппея», введенный в литературоведческий обиход М.М.Бахтиным, по сей день составляет предмет полемики историков и теоретиков литературы, находит своих сторонников, отстаивающих «научную ценность и эвристическую значимость» понятия (В.Махлин, 2001; Ю.Борев, 2003; П.Вайль, А.Генис, 1982; Т.Приходько, 1987; Х.Риконен, 1987; М.Буккер, 1995 и др.), и ироничных, острых критиков (В.Шкловский, 1970; М.Гаспаров, 1979, 2004) [1; 2; 5], выступающих в роли серьезных комментаторов наследия М.Бахтина, перешагнувшего однажды, по верному суждению А.Панкова (1995), порог неизвестности и ставшего «истинным классиком науки», одним из влиятельных филологов ХХ в. [4, с. 3].

Возникший «феномен бахтинистики» (А.Панков) отмечен разнородными явлениями: здесь присутствует и массив исследований, нацеленных на концептуальный диалог с М.Бахтиным (Г.Морсон, К.Эмерсон, 1990; М.Холквист, 1990; В.Махлин, 1990; В.Библер, 1991; О.Оссовский, 1993; А.Панков, 1994), и поверхностное увлечение цитированием бахтинской терминологии, которое порою лишается глубины авторских подтекстов и положений.

В потоке работ о М.Бахтине, многие из которых выделяются яркой личностной интерпретацией идей мыслителя, не затерялись голоса и «особливость» суждений о вкладе М.Бахтина в гуманитаристику, принадлежащие М.Гаспарову (1979) и В.Махлину (2001), во многом, также как и М.Бахтин, отмеченным широтой эрудиции, оригинальностью и искусностью филологического дара и выступающим, быть может, отчасти с разных позиций: один из них – М.Гаспаров – скорее как взыскательный оппонент М.Бахтина, а В.Махлин – в роли одного из наиболее глубоких его толкователей и последователей [1; 3].

Парадоксально, но все же объяснимо, что, являясь носителями несовпадающих подходов в понимании «чужеродности» / «инаковости» (М.Гаспаров) либо органичности (В.Махлин) философско-эстетических открытий М.Бахтина филологии, где М.Бахтин предложил, по убеждению А.Панкова, пути обновления научного мышления, исследователи сближаются, поразительно дополняя и вторя друг другу, правда, сохраняя противоположность оценочных установок, когда описывают опыт М.Бахтина по созданию провокативных терминологических конструкций, по природе своей протеистичных и неоднозначных.

Спор о «вызывающе неточном языке» автора «Проблем поэтики Достоевского» (1963), инициированный М.Гаспаровым в его ярко выстроенной афористичной статье 1979 г., впоследствии жадно разобранной на цитаты благодаря безупречности, метафорической емкости оформления суждений выдающегося филолога, с особой остротой актуализировал вопрос о существовании в литературоведческой науке текущего столетия разнонаправленных теоретико-литературных построений, где установке на строгую академическую определенность противостоит творческая неклассическая, скорее всего переходная по своей сути модель.

В докладе, представленном на международной научной конференции по проблемам теории и методологии изучения русской литературы XX–XXI вв. (Москва, МГУ, 2004), М.Гаспаров вновь возвращается к итоговым положениям известного очерка «М.Бахтин в русской культуре ХХ в.» и, сохраняя полемический тон, несколько меняет исследовательскую оптику [2]. Если в первой работе, скорее напоминающей по характеру тезисы, где в чреде лапидарных разящих реплик М.Гаспарову важно было показать генеалогию мысли М.Бахтина, быть может, не всегда объективно, так как, несомненно, основы модернизации гуманитарного знания, предпринятой М.Бахтиным и формалистами, хотя отчасти и сближались, но не совпадали, то во второй (являющей собою выступление, озаглавленное «История литературы как творчество и исследование: случай М.Бахтина»), он исходит из необходимости особо заявить о спецификации предмета деятельности М.Бахтина, опираясь на универсальные родовые характеристики философии и филологии.

Так фундаментом концептуального ряда научного словаря М.Бахтина, где присутствуют категории-«доминанты» и их производные (а именно карнавал, хронотоп, диалог, мениппея и др.), М.Гаспаров называет философию, утверждает, что в культуре есть области творческие и области исследовательские, и настаивает, что творчество усложняет картину мира, внося в нее новые ценности, в то время как исследование упрощает картину мира, систематизируя и упорядочивая старые ценности, и если философия и литература – области творческие, а филология – область исследовательская, то, несомненно, «М.Бахтина нужно высоко вознести как творца, но не нужно приписывать ему достижения исследователя. Философ в роли филолога остается творческой натурой, но проявляет он ее очень необычным образом – он сочиняет новую литературу, как философ новую систему» [2, с. 1].

Будучи воистину филологом-классиком по духу, по глубине и образцовости демонстрируемой им культуры исследователя, М.Гаспаров выступает убедительным защитником исторической основательности литературоведческой науки, покоящейся на выверенной систематизации фактографии, ведущей, по его мнению, к достоверности итоговых обобщений. Блестящая ироничная фраза, завершающая тартуское эссе М.Гаспарова 1979 г., целящая, на его взгляд, в недостаточно прозорливых последователей М.Бахтина, «сделавших из его программы творчества теорию исследования» [1, с. 35], во многом оказывается пророческой и проницательной. Ученый расценивает как неубедительную, порожденную «литературной фантазией» М.Бахтина версию фрагмента истории литературы, связанную со становлением романного жанра, энергетически подпитывающегося на разных историко-культурных стадиях незатухающим огнем «смеси» поэтических языков, хранителем которых оказывается «гипотетическое» литературное образование, названное М.Бахтиным мениппея, репрезентирующее область серьезно-смеховых жанров.

Любопытно, что сопоставление инвектив-характеристик, уточняющих и критически представляющих «сомнительный» процесс рождения бахтинского концепта «мениппея», составляющих эмотивное ядро текста сообщения М.Гаспарова («небывалая литература, программу которой сочинил М.Бахтин, называлась мениппеей») [2, с. 1], упоминание о мнимой конкретности «гиперболически» растянутого во времени, покрывающего всю мировую словесность определенного литературного ряда (от несохранившихся фрагментов Антисфена, Гераклита, Биона и уцелевших сочинений Петрония, Апулея, Лукиана вплоть до романов Достоевского), констатация нестабильности и подвижности признаков одноименной формы (по уточнению М.Гаспарова, ни один из них не встречается во всех без исключения образцах), утверждение о недопустимости подмены исторического факта теоретическим конструктом, и пространного, чрезвычайно выверенного процесса многоуровневого и полифункционального истолкования этой же бахтинской категории В.Махлиным в «Литературной энциклопедии терминов и понятий» (2001), организованного «от противного», образует в духе М.Бахтина интеллектуально-напряженную «зону» оппозиции мнений, бесконечно осуществляющих перелицовку понятия [3].

Доводы, приведенные В.Махлиным в защиту мениппеи как термина исторической поэтики, как бы содержат ответы на замечания М.Гаспарова и предваряют вопросы тех специалистов, которые раздумывают по поводу возможностей обращения к категории для «адекватного научно-продуктивного применения ее в историко-литературных и теоретических исследованиях» [3, стлб. 526].

Сама логика истолкования понятия в одноименном словарном разделе В.Махлиным, включающая объемный пласт историко-литературной информации и подробно раскрывающая теоретические основания возникновения и функционирования феномена в науке, указывает на особые обстоятельства современной реактуализации категории, во многом вызванной радикальным переворотом в эстетическом сознании ХХ в., пересмотревшего представления о жанровых основаниях литературы.

Особая заслуга М.Бахтина, вероятно, состоит в том, что в своих трудах он придал мениппее фундаментально-универсальное масштабное измерение, и значение этого теоретического образования раскрыл на пересечении поэтики, философской эстетики и нравственно ориентированной онтологии, таким образом, создав прецедент не столько «консервирования» традиционных литературоведческих ценностей, сколько их творческого преображения.

Состояние историко-литературной ситуации начала века нынешнего, унаследовавшего от прошедшего столетия проблему «вавилонского смешения» научных языков, делает еще более острым понимание филологом умения вести профессиональный научный диалог и необходимость корректной, выверенной адаптации к сложным терминологическим комплексам, тем более, если интересующая его система понятий, органичная для одной из литературоведческих школ, тенденций, оказывается предметом напряженной рефлексии для другой.

Литература:

1. Гаспаров М. М.М.Бахтин в русской культуре ХХ века // М.М.Бахтин: pro et contra. Творчество и наследие М.Бахтина в контексте мировой культуры. Т.2. – СПб., 2002.

2. Гаспаров М. История литературы как творчество и исследование: случай Бахтина // http//vestnik.rsuh.ru/78/st78.htm

3. Махлин В. Мениппея // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Николюкина. – М., 2001.

4. Панков А. Разгадка М.Бахтина. – М., 1995.

5. Шкловский В. Тетива: О несходстве сходного. Франсуа Рабле и книга М.Бахтина // М.М.Бахтин: pro et contra. Личность и творчество М.Бахтина в оценке русской и мировой гуманитарной мысли. Т.1. – СПб., 2001.